Коллекция Кледермана
Шрифт:
Она была одета в испанском стиле в длинное платье с многочисленными воланами, черное, как и мантилья, ниспадающая с черепахового гребня, украшенного бриллиантами, и кружевные митенки, закрывающие наполовину кисти рук. Другие бриллианты сверкали в ее ушах, на шее, на запястьях, на бледных пальцах, но вся эта роскошь, достойная королевы, меркла, когда взгляд останавливался на лице, увенчанном массой седых волос, скрывающих высокий лоб. Нос был сломан, вертикальный рубец безжалостно тянул губы к левому виску, из-за чего ей было трудно жевать. Цвет глаз, прикрытых тяжелыми веками, рассмотреть было
Определенно по ее приказу лакеи избегали смотреть на нее. Они держались чуть позади, стоя лицом к саду, и повиновались знакам или словам, которые наблюдатель не различал…
Несмотря на опасность, которой он подвергался, Соважоль не мог отвести взгляд от женщины, которая, возможно, когда-то была красавицей – пустые догадки, впрочем, – пытаясь определить ее возраст.
Соважоль стоял и смотрел на нее, пока она не закончила трапезу. Он увидел, как она выпила бокал шампанского, вытерла губы и как будто отдала приказ. Сразу же появилась медсестра, прикрыла ее лицо мантильей, подала одновременно трость и свою руку. Один из лакеев отодвинул тяжелое кресло с высокой спинкой, украшенной гербом. Мелкими шагами женщины перешли в гостиную, где стояло фортепьяно, а лакей только что зажег красные свечи в хрустальных подсвечниках.
Вырванный из своего созерцания Соважоль тихонько прокрался к балюстраде, прыжком преодолел ее и поморщился, потому что подвернул ногу. Он нырнул в темноту сада, добрался до стены и оперся на нее на мгновение, чтобы перевести дух и успокоить сумасшедшее биение своего сердца… Поднялся восточный ветер, небо затянули облака, предвещавшие дождь. На вилле закрывали окна и ставни. Мужчина с собаками должен был появиться с минуты на минуту.
Соважоль перебрался через стену в обратном направлении – это далось ему чуть с большим трудом – и вернулся на виллу Адриана.
У крыльца стоял Уишбоун. Он курил трубку.
– Хорошо погуляли? – спросил техасец. – Да вы как будто хромаете?
– Это пройдет. Я неудачно приземлился, прыгая со стены! Но завтра мне будет лучше, – сказал молодой инспектор, усаживаясь на ступеньку и принимаясь растирать щиколотку.
– Почему вы пошли туда без меня?
– Слишком рискованно в такой час, вот-вот спустят собак. И как вы сейчас узнаете, это того не стоило.
– Ах, вот как?
– В самом деле! Несколько странно для нашего времени, даже неправильно, если хотите, но наш опереточный Борджиа поселил в этом доме не свою сестру. Возможно, свою мать или тетушку? Не имеет значения, потому что это пожилая седая женщина, которая, очевидно, принимает себя за королеву Испании.
Корнелиус сел с ним рядом, вычистил погасшую трубку, постучал ею о крыльцо и набил снова.
– Почему вы так говорите?
Соважоль описал ему увиденную сцену, которую он только что наблюдал: черные кружева, роскошные бриллианты, гребень в седых волосах, лакеи в ливреях цветов Испании.
– Вероятно, это старая аристократка, может быть, принцесса, которую прячут, потому что ее лицо изуродовано, и она немного не в себе. Если только она сама не предпочла жить здесь. Я искренне уверен в том, что мне нечего здесь больше делать, как и Дюрталю. Если бы нас не отозвали, я бы и сам об этом попросил. Не обижайтесь:
– Вы думаете, что мы с профессором напрасно продолжаем разыгрывать эту комедию?
– Нет, так как не стоит забывать, что вилла Маласпина принадлежит этому Гандия-Катанеи. Если он вернется, вы сможете сразу об этом сообщить. Я оставил профессору один из наших номеров телефона на случай острой необходимости. Мы быстро вернемся обратно на самолете… И примите дружеский совет: не берите новую служанку!
– Если вы так говорите!
– Я в этом уверен. Профессору гораздо приятнее оставаться самим собой все то время, когда он не прогуливается по саду. Ясно, что ему начинает надоедать этот спектакль. Не так ли?
– А вы психолог…
– Стараемся… Что же касается ведения хозяйства, то Болеслава более чем достаточно. Он будет счастлив избавиться от меня!
Соважоль уехал, профессор и техасец сожалели о его отъезде. Из-за любезности инспектора и его неизменно хорошего настроения к нему невозможно было не привязаться. Болеслав, разумеется, к числу загрустивших не относился. Отсутствие служанки его тоже ничуть не печалило, и он с легкой душой орудовал пылесосом или, облачаясь в передник, возился на кухне. Кастрюли и поварешки были для него чем-то вроде трофеев!
Когда, спустя сорок восемь часов после отъезда инспекторов, карета «Скорой помощи» с номерными знаками Цюриха подъехала к вилле Маласпина, наблюдатели с виллы Адриана решили было сообщить об этом комиссару Ланглуа… Но машина остановилась у заднего входа, и они не могли видеть пассажира или пассажирку. Не удалось им и выяснить, кого привезли на виллу…
С виду в повседневной жизни виллы Маласпина ничего не изменилось. Что же до слухов, которые Уишбоун собирал на рыночной площади вместо Соважоля, то местные жители дружно решили – одному Богу известно почему? – что владелец решил превратить виллу в клинику для нервнобольных. Естественно, очень богатых!
На этом берегу озера Лугано все шло своим чередом, без приключений и сюрпризов…
Уговорив Ланглуа отложить на сутки обыск в квартире Гринделя, Альдо ближе к вечеру вышел из машины Адальбера на авеню Мессины чуть выше дома номер 10. С этого места вход в здание, куда он собирался войти, был отлично виден. Вот только бы консьержка была на месте! Хотя это было излишним после разведки План-Крепен.
Альдо позвонил. Ждать ему пришлось недолго. Раздался щелчок, он толкнул калитку из стекла и кованой стали и вошел. Консьержка стояла на пороге своей комнаты, сложив руки на необъятном животе.
– Что вам угодно, месье?
– Я иду к господину Гринделю.
Коснувшись шляпы, Морозини направился к лестнице, когда консьержка ответила:
– Его нет!
Альдо обернулся с выражением крайней досады на лице, остановился и вернулся к консьержке.
– Я этого боялся. Но я полагаю, вы и есть госпожа Браншю, о которой он мне говорил?
– Да, это я! – заверила его женщина, а ее пухлые щеки, придававшие ей сходство с красным яблоком, увенчанным пучком, стали на пару оттенков краснее. – Могу ли я узнать, кто вы?