Коллекция нефункциональных мужчин: Предъявы

Рубанова Наталья Федоровна

Как докатилась? Послушай: не все просто… Что? Все просто? Да? Ты потрясающая собака, пес! Ты, философ, может, научишь и меня? Смотри, пес — давай сожжем все эти умненькие книжечки, пес, это будет красиво, это будет гореть, и даже Синяя книга сгорит, и мы станем похожи на древних майя в отблесках жертвенного огня. У индейцев есть каменный бог Чак-Мол, пес, ты слышал что-нибудь о Чак-Моле? Так вот: он на своем животе держит жертвенное блюдо. А бог Юм-Чак поливает землю дождем — ну, этого-то ты знаешь, этот и тебя облил; фу, какой мокрый… А еще у них есть Священный колодец — пес, ты представь только: там топили самых красивых. Их разрисовывали, наряжали, лелеяли, а потом кидали туда, с самой последней ступеньки… Сколько баб — ни за что ни про

что. Съел? Еще? На, на… Не родись красивой, родись счастливой. Вообще лучше не родись. Я банальна? Дай хоть сегодня побыть, пока не слышит никто. Да он ведь все знает, пес; думаешь, он деревянный? Киваешь? Что, правда, деревянный? Буратино? Так-так. Слушай, я тоже так иногда… Но ты серьезно? Жалко, за пивом тебя не послать. А ведь сходил бы. Уж ты-то точно сходил бы. Чего хвостом виляешь? Только — чур! — ни в кого не оборачивайся, это для сказок. Мы с тобой пиплы современные… Тьфу ты, слушай, пес, ну дальше-то что? Кто-нибудь может мне ответить? Да соленые они, уйди. Может, сходишь все-таки за пивом, нет? Слабо, понимаю. Мне самой слабо.

…А у них, представь, пес, у жрецов-то — ножи, как секиры. Мгновенный удар — и голова падает. Барабаны, свистульки, трубы всякие. Шкуры ягуаров. А на угли бросают священный копаль. Индейцы пьют за победу над бледнолицыми. Почему бледная? Пес, лучше без вопросов. Вообще — не перебивай. Напротив пирамиды — платформа Тигров: там танец. Там жрецы в красных накидках. Под накидками — обсидиановые ножи — да, представь себе, обсидиановые. Жрецы танцуют. До приближения испанцев.

Пес, щас спою, ты не против?

Солгать седому волосу, Раздать себя по нитке И стать свободным Голосом Танцующей кибитки…

Ну ты-то не вой! Ни хрена в искусстве не смыслишь. Да я тоже. Не переживай. Не только в искусстве. Хороша я, хороша. А, нет, там не так было: «Напилася я пьяна, не дойду я до дома…» А еще — помнишь? «На речке, на дикой, на том бережочке мыла Марусенька белые ножки…» Не вой, мне дай. Слушай, кто-нибудь тебе когда-нибудь пел? Ага, вот и заткнись. «Левая, правая где сторона? Улица, улица, ты, брат, пьяна…» И Дельвиг не нравится? Ладно, молчу. И все-таки! Эй, пес, как насчет цели? У меня что-то средств нету. К существованию — вру — есть. К жизни — нет. А может, поискать где? Говорят, надо искать во внутренностях. Двенадцать стульев… И семнадцать веков…

Семнадцать веков назад индейцы начали строить свои города, пес. Это же по-настоящему круто, ты не находишь? Ага. Чичен-Ица — место на северо-востоке, это великая столица. Чья-чья? Майев этих. Там есть пирамида Кукулькана. Вообрази — триста шестьдесят пять ступенек. И тут почти високосность. Сдохнуть можно. Пес, ну ты, может, посоветуешь? Ты пойми одно — вот сейчас — «Я-сильная» сидит с тобой на полу и треплется, а «Я-слабая» лежит на диване мордой вниз. Не доходит? Да и до меня тоже не совсем. Что-то неправильное в этом есть, пес, никак понять не могу. Живем не так? Я — не так? А как, пес, надо жить? Расскажи мне, я про собачью-то пойму. Я, наверное, только про собачью и пойму.

Самой смешно. Пес, я одного не пойму, что делать теперь. Ведь даже «ничего не делать» — тоже действие, на это тоже энергия тратится. Муданты они все. Да не мужики. Мужики уже давно не при чем, пес. Тут какой-то уж больно тонкий мир замешан, как газовый шарфик. Не пойму я, пес. Не дано, что ли. Ну, стала я сама себе и лошадью, и быком, и Лао-цзы — и что? Ни хрена, псинушка. Синдромируется еще хлеще. Все говорят: в себе, в себе. А я, может, и не в себе давно. В принципе, хорошо мне было, покуда не расчувствовалась. А как расчувствовалась — нехорошо стало. Неправильно. Не врубаешься? Слышь, а у тебя подружка есть? Эх, и чего я псиной не родилась. Выводили бы меня гулять, кормили бы бесплатно… Плюс всяческие там собачьи выставки. Может, медаль-другая…

Да, могут,

конечно, и в сачок… Смена вида отменяется.

Пес, думаешь, людям легче? Да мы тут вообще эксперимент! Да на нас давно опыты кто-то ставит. Только долго это очень, нескончаемо как-то. Херово это, пес, когда опыты. Это тебе не месяц Кайаб, когда сезон дождей начинается. Индейцы на корточках вокруг жаровни с дымком. На восток смотрят. Восток, он, пес, сука, таинственный же… Вот и смотрят туда все кому не лень. А не лень почти всем, один фэншуй для домохозяек чего стоит. А чего? сорок рублей. Тоненькая книжечка, сто советов счастья. На хрен мне этот фэншуй; пусть индейцы на восток смотрят. Ты хочешь в Латинскую Америку, пес? Эрнандес хотел. Кортес хотел. Все хотели. Нового Света. Что стало с Новым Светом, бог мой, как же он постарел, пес, неужели я тоже постарею, как я не хочу этого, хотя… Хотя, ты знаешь, пес, какая разница — раньше, позже, плюс-минус… У тебя язык шершавый; так должно быть, да? Какая твоя порода? А моя? У меня есть порода? Ты думаешь, да? Как мило с твоей стороны…

А потом — оппаньки: ни дворцов, ни храмов, ни пирамид. Пес, у меня есть два решения, я никак не могу выбрать. Один мне — друг, другой — не то чтобы…

Пес, почему всегда так, а, пес? Я сама задолбалась. Но если мы «друзья», то почему спим, а если «не то чтобы…» — почему не?..

Ведь все должно быть наоборот. Ведь ничего не должно быть. Может, нужен кто-то третий, а, пес? Третьим будешь?

Я, дура, хотела верить в силу мысли! В то, что все хорошо. Чтоб о фиговом — «ни-ни», чтобы каждый день — как последний. Но… Если мой последний день будет таким, то зачем тогда вообще все, а, пес? Чего бы я хотела в последний день? А чего бы я хотела… Гробок поудобней. Sorry. Честно? Шампанского. Брют! Ледяной. И глаза не тупые.

А что еще, пес? Разве имеет хоть что-нибудь значение? Ты пойми — как Землю ни верти, все равно она нас притянет. Да. И тебя притянет. Так что… надежды юношей питают, а в нашем-то саду кой-какие хризантемы подвяли, да-с!

Мура это все, врубись же, псинушка молчаливейшая, мура: и книги — мура, и музыка — мура, и физика, и бефстроганов этот вот… Может, я потом собакой буду, а сейчас — сейчас-то я… кто? Где? Пес, а пес… так, погоди, да ты, кажется, вовсе не пес… Блин! Ты такая же сука, как я, да? Облом, думала, с противоположным полом общаюсь, а тут — гетерство какое-то… Ладно, не судьба. Ну, сука, чего смотришь? Ты рожавшая? Нет? Неизвестно. Конечно, неизвестно. Поэтому, в любом случае, это правильно.

Родила — молодец. Не родила — тоже. А майя во время засухи бросали в колодец живых. Даже выдумали, будто жертвы там не умирали. Идиоты, правда? А ведь тайными знаниями… Сколько бреда, псина, сколько еще бреда? Ты знаешь, если б я могла, я бы высунула голову из трехмерности. Так вот проснуться утром, потянуться, и из трехмерности этой — оппаньки. Только и видели! Думаешь, лишь со смертью? Да с ней веселей, наверное, чем так-то. Ну, чего лаешь? Да не буду, не буду! Кто ж с тобой гулять станет, фиг теперь в облачко превратишься. А я бы все-таки… из трехмерности… Скучно, псина, когда все предсказуемо! Поэтому-то я и молчала; как ты думаешь, я смогу связать ему хотя бы два слова?

Псинушка, псинушка, дай тебе кто-нибудь здоровья. Это ж надо так нажраться, а, нет, ты мне скажи…

А зато я верю в чудо. Псина, ты веришь в чудо?

Мир без чудес черно-бел, черно-бел… Может, Шекспира почитаем, хочешь, нет?

Ты чего хочешь? Спишь… Ну, спи, что теперь…

Я чувствую себя засухой. Я не говорю. Не пою. Я — засуха. Я — каменная почва. Сначала пустой, а потом — от этой пустоты — разбившийся — сосуд. Полмира хочет стать пустым сосудом, но я не напишу пособия — уеду. Обязательно. Там будет так, как не снилось даже обкуренным индейцам. Как не снилось даже следовавшим «пути воина» обожравшимся пейотов.