Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
Шрифт:
Игорь пустым голосом сказал: «Спасибо».
Вел себя отец смирно, правда, не всегда трезво. Но пить в квартире он себе не позволял.
Однажды Игорь поднимался по лестнице домой.
— Мне себя делить не с кем, — пьяно сказал голос сверху. — Я с тридцати двух — сирота, как мама того. А бабы кончились год назад. По моему самочувствию.
— Прими руки от стакана, — глухо сказал голос отца. — Соблюди очередь. Знаем мы сирот!
Игорь повернулся и вышел на улицу. Переждал под детсадовским грибком, пока отец и сирота не выйдут из парадной.
Что
Чем жил отец в будни, Игорь знать не мог. В выходные отец ходил на набережную, Игорь видел из-за занавесок. Облокачивался на парапет. Спиной к реке и собору. Собор тускнел на том берегу. Отец стоял долго. Может, час. Смотрел перед собой. Потом уходил. Куда — Игорь не знал. Не домой.
В Новый год Игорь и Марина пришли из гостей утром. Отец сидел в своей комнате. К обеду вышел. Его голова пестрела пигментными пятнами старика. Марина ахнула.
— Я вообще-то голову — хозяйственным всегда, — сказал нетрезво отец. — А тут не нашел. Полил на волос из бутылочки красивой там. А он, гляди, и облетел весь. А на вид — шампунь там был.
Марина вышла быстрым шагом.
Игорь пошел к ней.
— Игорь, — сказала Марина, — у нас ребеночек будет. Как же мы с ребеночком и с ним, а?.. Может, уйдет он? А, Игорь?
— Врач же сказал, привет ребеночкам.
— Игорь, может, уйдет он?
— Ну, попользовался он французским твоим средством для сведения волос, — сказал Игорь. — Хуже, если б внутрь заглотил. Весь флакон. А про ребеночка не ври лучше… Лохматая походишь.
Марина перестала разговаривать и с Игорем, и с отцом.
Следующим вечером отец снова сумел напиться.
Игорь и Марина уже лежали в кровати, когда отец стал кричать. Кричал он что-то бессмысленное, а может, и вообще без слов кричал.
Игорь и Марина лежали молча. А отец кричал в голос непрерывную тоску.
— Тебе же завтра на работу, — сказала Марина.
Игорь терпел еще несколько. Потом вскочил и побежал к отцу.
Отец сидел на кушетке. Руки его лежали на коленях. Он не перестал кричать, когда Игорь распахнул дверь. Выражение лица его не изменилось.
Игорь схватил его под мышки и вскинул вверх.
Отец был очень легкий. И очень удобный для держания на весу.
— Чего же ты на ночь-то кричишь, сволочь, — сказал Игорь тихо.
И бросил отца на кушетку. И даже не посмотрел, счастливо ли тот рухнул.
Отец не кричал больше той ночью.
Наутро отец исчез.
Он не появлялся уже два дня.
Игорь поковырял в тарелке и пошел зачем-то на набережную.
Темнота лепилась к реке. Был бесснежный январь. Река не стала.
Игорь привалился к парапету. За его спиной река размывала перевернутый собор. Летели в сторону дымы заводских труб. Тянулись на воде огни другого берега. Игорь не видел этого, как и отец.
Под ногами схватилась наледь.
Игорь
В окнах отца было темно.
Отец вернулся через три дня.
Игорь и Марина не вышли к нему. Они смотрели в телевизор и слушали, как отец ходит по прихожей и удобствам.
Встретились за ужином.
Отец выпил две чашки чаю с плавленым сырком и сказал:
— Ребята! Мойте руки после туалета — я ангиной заболел!
Марина засмеялась. Игорь вдруг тоже.
Вечером Марина мотала шерсть. Отец и Игорь помогали. И не хотелось расходиться.
В субботу Игорь стал класть кафель в ванной. Отец вызвался помогать. Игорь работал. Отец подавал плитки, но больше смотрел. Резать плитку Игорь ему тоже не доверил. Взялся сам и запорол уже две штуки. Плитки были дефицитны и куплены с расчетом, почти без запаса.
Получалось ровно и хорошо.
Тут отец разбил плитку. Уронил. Чешскую. Чешские нельзя было бить совсем. Они были для узора.
Игорь молча сидел на краю ванной.
— Сынок, — сказал отец, — я же сволочь к людям с детства… А, сынок…
Игорь шагнул в коридор, оделся и тихо прикрыл за собой дверь квартиры.
Внизу он закурил. И вышел на дождь в январе.
Он никуда не пошел. Не пошел на набережную. Посидел во дворе под детсадовским грибком.
Оказалось, грибок протекает. Оказалось, человеческие ногти съедобны.
Когда он вернулся, отца не было.
А он почему-то не встретил отца, когда шел домой.
Капитуляция
Старик Гавриков любил выражаться военными словами. Осенью сорок второго хирургия полевого госпиталя произвела в его телосложении теловычитание. Ногу отняли в паху. С тех пор Гавриков и стал сильно выражаться в военных терминах.
День Гаврикова начинался рано. Он вставал, жевал что-нибудь из того, что осталось от вчерашнего. Или не вставал. Лежал в кровати и глядел на пыльный луч, на который была косо насажена коробка комнаты. Потом он брал с батареи женский гигиенический пакет, подвязывал в паху. Культя стала мокнуть. Покупать женские гигиенические пакеты было весело и смешно. У молоденьких аптекарш — особенно.
Оснастившись в паху, Гавриков относил свое сношенное туловище в пивную. Если были деньги, пил на свои. А когда не было, шлялся с кружкой между столиками, стучал костылями. И выражался военными словами. И за это ему подливали хмурые мужики. А веселые — реже.
Обычно хватало, но всегда нужно было еще.
Были деньги, Гавриков доходил до универмага. Там он брал флакон туалетной воды с ботаническим названием. Таким, как он, препятствовали. А ему давали. Почему-то всегда.
Дома он освежал пищевод лосьоном. Один или с мужиками, которые налипали у ларька. Иногда у него бывали и женщины. Они смахивали на Гаврикова, как сестры. И он их за это не любил терпеть.