Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
Шрифт:
— Почитаем, — согласился Пушкин и, приподнявшись, снял с полки два трагических экземпляра, предложив Петру Ивановичу выбирать, нашед у себя сцены, и, несколько развеселившись, спросил:
— За кого намерены подавать голос?
Петр Иванович порозовел, оправил мундир и тихо сказал:
— За Моцарта… Вот хоть отсюда.
МОЦАРТ:
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется,
Сидит.
САЛЬЕРИ:
И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти „Женитьбу Фигаро“».
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
Да! Бомарше ведь был тебе приятель:
Ты для него «Тарара» сочинил,
Вещь славную. Там есть один мотив…
Я все твержу его, когда я счастлив…
Ла-ла-ла-ла… Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?
ПУШКИН:
Не думаю: он слишком был смешон
Для ремесла такого.
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
Он же гений.
Как ты да я.
А гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Не правда ль?
ПУШКИН:
Ты думаешь?
(Бросает яд в стакан Петра Ивановича.)
Ну, пей же.
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
За твое здоровье, друг, за искренний союз,
Связующий Моцарта и Сальери,
Двух сыновей гармонии.
(Пьет.)
ПУШКИН:
Постой, постой!.. Ты выпил!.. без меня?
ПЕТР
Довольно, сыт я.
(Идет к фортепиано.)
Слушай же, Сальери, мой Requiem.
(Играет.)
Ты плачешь?
ПУШКИН:
Эти слезы
Впервые лью: и больно и приятно,
Как будто тяжкий совершил я долг,
Как будто нож целебный мне отсек
Страдавший член! Друг Моцарт, эти слезы…
Не замечай их. Продолжай, спеши
Еще наполнить звуками мне душу…
ПЕТР ИВАНОВИЧ:
Когда бы все так чувствовали силу
Гармонии! Но нет, тогда б не мог
И мир существовать, никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству.
Нас мало избранных, счастливцев праздных,
Пренебрегающих презренной пользой,
Единого прекрасного жрецов.
Не правда ль? Но я нынче нездоров,
Мне что-то тяжело, пойду засну.
Прощай же!
ПУШКИН:
До свиданья.
Петр Иванович встал и походил по кабинету.
— Мы все жрецы одного храма, — наконец сказал он. — Вот почему так естественны и ненасильственны встречи русских подполковников и русских поэтов. Запомните, что каждая строка ваша есть не слеза, но шпала. Спасибо за любовь, любовью заплачу в ответ.
— Захаживайте, посидим, посмеемся, — напутствовал хозяин. — Споем как-нибудь…
Петр Иванович вышел от Пушкина. Белужья Башка не утерпела и, видать, где-то хорошо треснулась: по всей Фонтанке плыли мозги.
— Характеристическая черта возможностей нашей столицы, — отметил Петр Иванович, взбираясь на Осетриную Спину. — Мозги плывут в неограниченном количестве толщиной в палец, являясь необходимым витамином государственного организма. Сколько у нас все-таки умов и талантов!
Появилась и сама Белужья Башка, заметно без мозгов поглупевшая и примитизировавшаяся, стала звать пить пьяное пиво.
— Шубу надо вспрыснуть!.. — глупо хихикала.
— Да полно! И так вся до нитки, — неуверенно отнекивался Петр Иванович.