Колодец в небо
Шрифт:
Женская фигура продвигается от двери к столу. Роется в сумочке, что-то вынимает, разворачивает, склоняется над столом, на котором осталась недопитая мною чашка чая.
Странная непрошеная гостья аккуратно и спокойно сыплет что-то в чай. Несуетливо сыплет. И уверенно. Так несуетливо и уверенно, как может выказывать собственное величие, миловать и карать лишь единственная известная мне дама.
Новая вспышка молний озаряет лицо пришедшей.
– Вы так и подруге своей яд сыпали в чай, когда о ее любовной связи с вашим мужем узнали?
Женщина оборачивается.
Конечно
Она даже не напугана. Она спокойна и зла. На хорошо прорисованном лице ничего, кроме пренебрежения. И уверенности:
– Не докажешь!
– Могла бы доказать. Позвать соседей, чтобы задержали вас, позвонить в угрозыск Потапову. Через несколько минут он будет здесь, возьмет на анализ чай, и ваш порошок, и крупинки порошка с ваших перчаток. И все – вы на Соловках или на Беломорканале.
Лялино лицо дрожит. Не от страха – от злости.
– Ты ничего не докажешь. И Николаша…
Как глупо она называет Его – Николаша!
– …Николаша никогда не будет твоим. Он тебе не поверит! Тебе никто не поверит. Лишенка!
Поворачивается и выходит из комнаты прочь.
Ляля уходит, а я сижу, замерев. Сижу, и не шевелюсь.
Я ничего не докажу.
Он никогда не будет моим.
Я вызову Потапова. Лялю упекут в тюрьму, а Он будет носить ей передачи. И поедет за ней на Беломорканал или на Соловки.
Я никогда не смогу избавиться от Ляли.
Я никогда не смогу избавиться от Ляли, потому что Он никогда не сможет избавиться от Ляли в себе.
Никогда…
26. Дневник для ее внучки…
«Взяла меня за руку.
– Идем!
– Куда? – не поняла я.
– Куда не идти нельзя.
Она сидит на краю моей кровати. Белокурая. Обнаженная. Защищенная своей обнаженностью. В тысячу раз более защищенная, чем я в своей скорлупе условностей и догм. Вся прозрачная – не насквозь, а вглубь.
Она становится мною. Я ею. Мы оказываемся одной, распавшейся на две половинки жизнью. Я не знала ее при жизни. Но жить, по-настоящему жить начала после того, как ее не стало.
Я стала ею? Или это она стала мной? И вернулась в эту жизнь, растворившись во мне, чтобы отомстить той, которая ее спалила. И чтобы дочувствовать то, что при жизни дочувствовать не смогла.
Губами касается моего лба.
– Жар!
– Видно, я простыла под дождем, хоть, кажется, он совсем теплый.
– Жар! Это правильно, что жар. Иначе Туда не войти.
– Куда не войти?
– не понимаю я снова. Или все-таки понимаю, но прячусь за вопросами, боясь той грани, которую теперь мне предстоит переступить. Кто знает, возвращаются ли Оттуда?
Она проводит своей белой рукой по моим темным волосам: я и ты – кто чей негатив? Дотрагивается до моей груди, быстро и спокойно расстегивает пуговицы на моей рубашке.
Сижу не шевелясь, даже не пугаясь двусмысленности
– Боишься?
– Нет.
И вправду не боюсь. Знаю, что не одна. Что нашла в этой бездне свое отражение, слившись с которым я становлюсь сильной, очень сильной – не обыграть.
Она уже ведет меня по узкому, стремительно взбирающемуся ввысь колодцу, винтовому вращению, затягивающему и засасывающему столь стремительно, что, кажется, хода назад нет. И чувствую, как с каждым шагом в меня вливается дикая сила отчаянного сражения. Сражения, обреченного на успех.
– Готова? – одними губами спрашивает она.
Еще не знаю, к чему должна быть готова, но так же, одними губами, отвечаю:
– Да.
Теперь в этой новой силе, как в защитной броне, я готова ко всему. И непобедима. Мое отчаяние, умноженное на мою ненависть и любовь, способно пробивать пространства и времена.
Куда мы идем? Кого победить? Кого убивать?
– Ее!
– Нет! Невозможно, нельзя…
– Иначе нельзя… Она – зло. Зло. Зло. Ведьма!
– Ведьма!
Шепчет мое белокурое отражение. Мое второе (вернее то, что я всю жизнь считала моим первым) «я» – темноволосое, с коротко стриженной по моде челочкой в противовес сыплющимся белым локонам моего отражения, мое узнаваемое в зеркале «я», свившись, переплетясь руками , ногами сливается со вторым «я» в едином беспощадном желании не дать шанса той, что не дала шанса нам.
Мы должны слиться на той грани, которую от помешательства почти не отделить. Иначе как могут слиться воедино погибшая и живая, отлюбившая и любящая, ушедшая и обреченная жить.
Мы должны сойтись на том недоступном человеческому сознанию перекрестке миров – явленных в иной реальности или в ином воплощении бездн человеческого подсознания. Сойтись, чтобы избавить мир от зла, воплощенного в той, которую мы ненавидим ненавистью, в обыденности невозможной, немыслимой.
Такая ненависть может быть лишь там, где есть равная ей любовь. Такая любовь сможет выжить лишь там, где ей дано победить равную ей ненависть.
Мое белокурое воплощение одолеть ту ненависть не смогло. И проиграло свою любовь. И теперь откуда-то из небытия, из иного неземного воплощения пришло на выручку мне, чтобы усилить, поддержать, добить, доиграть, отомстить!
Где мы в этот миг?
За гранью здравого смысла?
За гранью понятого и осознанного?
За гранью того, что человеческий разум сегодня, сейчас, в этот миг, в этот век способен с научной буквальностью объяснить и понять?
За гранью добра и зла, где зло и добро, сняв маски, сплетаются, путаются, сводят своими личинами с ума, сбивают с толку, выдавая первое за второе, а второе и вовсе ни за что?