Колодец забытых желаний

Устинова Татьяна Витальевна

— Не на чем.

Он не знал, сколько стоит то, что он съел, и поэтому полез в карман, извлек мятый полтинник и стал совать башлыку, а тот сказал укоризненно:

— Мамке полтинник-то отнеси!

И не взял!..

Федор преисполнился такой жгучей благодарности, что даже слезы навернулись на глаза, и он шмыгнул носом, чтобы они, не дай бог, не пролились, и еще вдруг вспомнился ему тот мужик, который вылез из своей гигантской и гладкой машины, чтобы помочь, и помог!..

И еще Федор подумал, что отец ни за что бы не вышел. Никогда.

Что-то изменилось

у него в голове, когда он неожиданно для себя стал сопротивляться, когда боль хлестнула его мозг и прожгла насквозь. Все-таки он не дался без боя, и если эти скоты думают, что Федор Башилов просто букашка, которую можно раздавить сапогом, — они ошибаются! Просто так он не дастся!

Особенно теперь, после того мужика из машины и булки с сосиской, за которую у него даже не взяли денег!..

Пусть ему хуже, чем последнему палестинскому нищему — дался ему этот нищий! — все равно есть эти два мужика, которые пришли на помощь. Просто так.

До сегодняшнего дня он был уверен, что просто так никто никому не помогает. И его отец никогда не помог бы! Никогда!

…и что это значит?!

— Спасибо вам большое, — еще раз отрывисто пролаял Федор в сторону башлыка, и тот кивнул, а Башилов выбрался из своего укрытия на тротуар, где его сразу хлестнул ледяной ветер. Сейчас он отправится на Фрунзенскую и еще раз попытается поговорить со вздорным старикашкой, который так его обжулил!

Впрочем, Федор сам виноват — нужно было головой соображать, а не одним местом. Теперь, когда у него появилось «дело», он немного приободрился и перестал думать о себе, что он несчастней любого палестинского нищего — почему палестинского?..

Веронике Башиловой позвонили, когда она чистила картошку. Что-то так захотелось оладий из жареной картошки, просто невыносимо! И чтобы обязательно на сале пожарить.

Федор маленьким очень любил такие оладьи. Он вообще много чего любил. Любил снег — у него был красный комбинезон, и он, как щенок, рылся в снегу, а потом валялся в сугробе и хохотал. Любил книжки — особенно про Винни-Пуха, и все заставлял ее читать то место, где Тигра спас Кролика и Пятачка. Любил ездить к бабушке — и всегда старательно наряжался перед тем, как они должны были отправиться в гости.

Вероника чистила картошку, кожура падала в ведро. Она чистила и улыбалась воспоминаниям.

Еще он любил яблочный пирог и всегда помогал ей резать яблоки, когда стал постарше. И любил разговаривать про Париж. Это уже после того, как она показала ему фотографии. Они валялись на диване и говорили друг другу, что однажды обязательно поедут в Париж и пойдут в собор Святого Северина на Левом берегу, и там как раз в это время будет играть орган. Когда она рассказывала про собор и Левый берег, он слушал как завороженный, от удовольствия у него даже волосы на голове шевелились!

А потом он вырос и понял, что Алексей ушел из-за нее, из-за того, что не смог жить с ней, и она, получается, испортила не только свою жизнь, но и жизнь сына!..

Может, нужно было отдать его отцу? Или как-то уговорить Алексея остаться?! Или… или…

Очистки падали,

и на них капали слезы — а она и не заметила, как перестала улыбаться!..

Что теперь сожалеть, когда изменить ничего нельзя, как нельзя повернуть время!

Федор вырос, и оказалось, что ему совсем не нужны рассказы про Париж, и она, Вероника, ему тоже не нужна и только раздражает тем, что пристает, канючит, просит звонить, если он задерживается! Конечно, сын хочет жить по-другому, не так, как его мама, — уж больно трудно! Но как прожить легко на зарплату музейного работника, когда еще есть старая мать и бывший муж не дает ни копейки! Когда помощи ждать неоткуда, и вечно не хватает ни на что, и дешевый сыр со свежим хлебом — самое главное лакомство?

Она всегда думала, что сын будет любить ее всю жизнь, по-щенячьи, искренне, всей душой, и совершенно не понимала, как ей справиться с его нынешней нелюбовью, вечным раздражением и какой-то брезгливостью, которая, как ей казалось, мелькала у него в глазах, когда он смотрел на нее!

Телефон зазвонил, когда она уже задвинула под раковину ведро и начала тереть на терке ровные скользкие картофелины.

Телефон зазвонил, и она заворчала сердито, потому что всем известно, что натертая картошка немедленно начинает синеть, если не бросить ее сразу на сковородку!

Она бросила нож и, вытирая руки о фартук, пошла в комнату, где стоял телефон.

— Вероника Павловна, это вы? — испуганно спросила Вера Игнатьевна, заведующая сектором французского искусства.

Вероника удивилась.

— Я, конечно! А что случилось. Вера Игнатьевна?

— А вы не смотрите?! — ахнула та.

Вероника решила, что заведующая звонит, чтобы рассказать ей содержание нового сериала. У них в музее сериалы смотрели все.

Сорокапятилетние наивные девчушки вроде Вероники смотрели про любовь и предательство, девушки постарше, посолидней, к шестидесяти годам, смотрели про измены, стяжательство и про мафию, а совсем взрослые, за семьдесят, про войну, Сталина и Инну Чурикову в роли великой русской актрисы.

По вечерам смотрели, а по утрам обсуждали — каждая свое.

Вероника Павловна, насколько хватало телефонного шнура, потянулась и заглянула в кухню, чтобы проверить, поставила она сковородку на огонь или нет. Отсюда было не видно.

— Нет, я не смотрю, Вера Игнатьевна, — сказала она. — Я ужин готовлю. А что такое показывают?

— Включайте скорее НТВ, — испуганной скороговоркой велела заведующая, — скорее, скорее!

Вероника нашарила на диване под собственной попой пульт и нажала кнопочку.

— А что такое-то?!

Если сковородка на огне, масло наверняка уже горит!

— У нас ЧП, — выпалила Вера Игнатьевна, и в голосе ее послышался восторг, смешанный с ужасом. — Самое настоящее ЧП!

Вероника перепугалась. Телевизор налился серым светом, который плавно перетек в голубой. Сейчас начнет показывать.

— Террористы опять дом взорвали?!

— Музей обокрали!

— Как?! Ка… какой музей?!

— Да наш, наш. Вероника Пална! Вот говорят, сейчас говорят и Петра Ильича показывают!