Колодец
Шрифт:
— Что-что?
— Мы-ши-ный сыр.
— Что это за странный сыр?
— В доме есть нора. Зайга кладет туда сыр для мыши, — объяснил мальчик и, чуть прихрамывая, двинулся за Рудольфом. Не понять было, хромает он от боли или оттого просто, что одна нога обута, а другая нет.
— Болит?
— Что?
— Нога?
В ответ последовал выразительный, исполненный мужского достоинства отрицательный жест.
— Покажи-ка!
Они сели на скамейку, Марис нехотя снял сандалию, Рудольф взял его за ступню, хотел осмотреть.
— Но
— Нет, да нет же.
Но едва Рудольф коснулся ступни, чтобы ощупать больное место, как началось:
— Ай-й-й-й!
— Да я же ничего не делаю.
— Ты… хи-хи-хи… ужасно щекочешь…
— Ну, раз щекотно, значит, ничего серьезного нет. Только завязать надо и купаться не ходи. Ты не знаешь — бинт у вас есть?
— Есть у Вии. Только она не дает. «У меня не аптека. Покупайте сами». А бабушка говорит: «Чего ты как баба-яга си-идишь на своем бинте?» Хочешь, я… стащу немножко?
— Как бы нам обоим не досталось на орехи'. (Марис снова махнул рукой.) Лучше подождем бабушку и возьмем бинт законным путем.
— Как это… законным путем?
— Ну, хм… Если человек что-то делает законным путем, то… то взбучки не получит, а если незаконным, то…
— По-лу-чит! — выкрикнул Марис, обрадовавшись, что вполне освоил незнакомое понятие.
— Ну, другого такого мальчишку поискать надо!
— Мама тоже так сказала, когда я утопил ключ от погреба. А бабушка заворчала: «Вот увидишь, Лаура, скоро он нас обеих в гроб вгонит!» — добавил Марис вроде бы даже с некоторой гордостью.
В ожидании бабушки они сидели перед домом, мальчик беззаботно болтал ногами. Подошел Тобик, приласкался к Марису и застенчиво обнюхал Рудольфа. Тот наклонился и погладил собачонку, она повиляла хвостом.
— Дурной еще! — пренебрежительно сказал Марис. — Ты не хочешь красной смородины, доктор?
— Меня зовут Рудольф. Можешь меня так называть.
— Можно… — согласился мальчик и, подумав, добавил: — В Пличах была собака Рудик. Только ее застрелили. По сукам шлялась.
Рудольф не мог сдержать усмешки.
— Ну, хочешь ягод? — еще раз предложил Марис.
— Знаешь, я лучше наведаюсь к Зайге.
— Мама сказала, что мне туда нельзя.
— А то заболеешь и ты.
— Да ну, так уж и заболею, — отвечал Марис, однако навязываться не стал. Как видно, он был дипломат: зачем ломиться силой, если можно потом, когда никто не видит, торчать там сколько душе угодно…
Зайга не спала, она полусидела-полулежала на двух подушках и вертела в руках что-то крохотное. Что именно, Рудольф не успел заметить: когда он вошел, она живо сунула это «что-то» в щель между диваном и стеной, и оно упало па пол.
— Здравствуй!
Зайга отозвалась беззвучно:
— …ствуй…
— Как ты себя чувствуешь сегодня? Я вижу — лучше.
Никакого ответа.
Заметив на тумбочке градусник, Рудольф хотел его посмотреть, но термометр уже стряхнули.
— Померим?
Никакого ответа.
Рудольф поставил градусник
— Это для мышки, да?
— Угу, — отозвалась Зайга, и ее щеки чуть порозовели.
— Что же, она приходит?
— Угу… Иногда одна приходит, а иногда две.
— Ты видела?
— Угу. Они выползают, когда гасишь лампу. Впотьмах. Лампы боятся, а луны нет. Когда луна светит, можно посмотреть. Поедят и потом танцуют.
— Танцуют?
— Угу, — порывисто подтвердила Зайга. — Танцуют и попискивают тонко-тонко.
Он не понял, то ли это плод ее воображения, то ли так было на самом деле. Танцующие мыши… Как в оперетте или как эстрадный ансамбль. А почему бы и нет? Почему это невозможно? Не потому ли, что до сих пор ему приходилось видеть только мышей, спасающих бегством свою серую шкуру? Может быть, это их брачный танец?..
— Я никогда не видел, как танцуют мыши, — признался Рудольф.
— Да?
— А что они едят?
— Они любят сыр, сало и очень-очень — подсолнухи, — охотно сообщила Зайга. — Зернышки вылущат и съедят, а шелуха остается,
— Правда? — переспросил Рудольф, удивляясь и мышам, и этой странной девочке, из которой до сих пор нельзя было слова вытянуть и которая вдруг разговорилась. Он подумал, что ребята чувствуют себя непринужденней без родных, присутствие которых их как-то сковывает. — Ну хорошо, давай вынем термометр. Наверное, хватит держать. Тридцать семь и два — прекрасно. Теперь посмотрим горлышко. Где у вас лежат чайные ложки?
— На кухне.
Он пошел на кухню. Марис, судорожно прижимая к груди каравай черного хлеба, отпиливал косарем толстый кривой ломоть.
— Ты что, с ума сошел? — испуганно вскрикнул Рудольф. — Порежешься!
— Да ну! — невозмутимо ответил мальчик, не прекращая пилить до тех пор, пока ломоть не отвалился и не шлепнулся на пол. Мальчик поднял хлеб, обдул соринки и стал намазывать маслом.
— Так ты когда-нибудь оттяпаешь себя голову, — припугнул его Рудольф. — Хотел бы я посмотреть, как ты будешь выглядеть без головы.
По смешинкам в глазах мальчика Рудольф понял, что добился как раз обратного эффекта (Марис не без интереса обдумывал и представлял себе такой случай!), и решил: «Педагог из меня, наверное, никудышный!»
— Где чайные ложки?
— Здесь. — Держа в одной руке подкову хлеба с маслом, Марис другой рукой потарахтел по выдвижному ящику, спросил:
— Тебе гладкую или в клеточку?
Не представляя себе, что значит «в клеточку», Рудольф на всякий случай выбрал гладкую. Немного погодя, когда он вернулся, Марис уже намазывал новый кусок. Ясное дело, опять резал!