Колодец

Эзера Регина

«Ну, взгляни на меня!» — думал он, обращаясь к ней на «ты».

Лаура заметила его взгляд, ее ресницы дрогнули. Она повернула голову, глаза ее потеплели. Их руки остались на прежнем месте: у Рудольфа — на руле, Лаурины обхватили сумочку. При детях они не могли ничего сказать друг другу, но это было и не нужно.

— …сорок один, сорок два…

Рудольфа охватило давно забытое волнение, удивлявшее его самого своей юношеской свежестью. Кто бы подумал, что его можно еще чем-то удивить, в сорок лет он испытал и повидал как будто все: чистое, наивное, ранимое ядро

в нем покрылось скорлупой снобизма, деланного оптимизма. Тем не менее сейчас он чувствовал себя молодым и счастливым, сознавал, что выглядит глупо, но не стеснялся этого, как не стыдится своей наготы ребенок.

— …пятьдесят шесть, — объявила Зайга. — Пятьдесят шесть вагонов.

— Пятьдесят… семь! — возразил Марис для того только, чтобы подразнить сестру, ведь он совсем не считал.

— Пять-де-сят шесть! — отчеканивая каждый слог, повторила Зайга.

Прогрохотал последний вагон, шлагбаум стал нехотя, медленно подниматься.

— Пять-де-сят семь!

— Дети!

— А чего она… — задиристо начал Марис, но вдруг, зажав ладонью рот, на полуслове смолк, потом, наклонившись к Лауре, прошептал ей что-то. Слышны были только первые слова: — Мама-а, у меня опять…

— Может быть, остановимся у того кудрявого лесочка? — спросил Рудольф, кивнув на облезлый ольшаник у дороги.

— Да ну… — сконфузился Марис. — Что я, худое решето, что ли? У меня зуб выпал. Еще бы немножко — и проглотил.

— Зуб?

— Да. Шатался, шатался и вдруг… — говорил мальчик, протягивая для всеобщего обозрения ладонь с трофеем.

— А красавец был! — пошутил Рудольф.

— Мне тоже немного жалко, да чего зря горевать, — серьезно ответил Марис. — Живи себе и поплевывай! Языком… э-э… уже можно нащупать новый. — Мальчик снова потыкал Рудольфа в спину, и, когда тот обернулся, он, задрав голову, показал темную дыру на верхней челюсти. — Видишь новый?

— К сожалению, нет.

— А он правда есть. Честное слово! Остренький такой… Погляди лучше. Э-э-э, вот тут!

— Не садись на письма, — охладила его пыл Зайга.

Лаура обернулась.

— Ты была на почте?

Девочка кивнула, подала Лауре всю пачку и, сняв через голову ленточку, отдала и ключик.

— Одно тете Вие, другое…

— Опять небось от жениха! — вставил мальчик.

— Марис!

— …другое от папы.

Не разглядывая, Лаура положила письма в сумку.

На проселочной дороге, когда машину подбросило на ухабе, старый зуб выпал у Мариса из кулака и куда-то закатился. Сопя и пыхтя в тесном пространстве между сиденьями, мальчик нагнувшись шарил по полу, Зайга ему усердно помогала, но все поиски были тщетны — зуб как в воду канул.

— Вот, вот он!

— Ну да… Разве это мой зуб? Это дрянь какая-то…

— Не знаешь, как надо сказать: это мусор. Подними ноги! Да не брыкайся, Марис! Как я могу искать — ты все время тычешь мне ногами в лицо.

— Куда я тычу? Я держу ноги.

— Держи и не дрыгай ими!

— А ты не щипайся!

— Я и не думаю…

Толкаясь и прыская со смеху, дети продолжали забавляться игрой. Лаура их не останавливала, она все смотрела перед собой,

уйдя в какие-то свои мысли, которые Рудольф теперь не мог угадать, — на ее недавно столь открытое лицо точно опустилось забрало.

«Ну, посмотри на меня!» — молча просил он, стараясь вернуть волнующую радостную близость. Но Лаура не чувствовала его взгляда. Как две планеты, они двигались каждая по своей орбите, сближались… сближались… минуту назад были в положении великого противостояния, а теперь медленно, но верно удалялись друг от друга.

— Вот он! — закричал сзади Марис, и немного погодя, после шумной возни, потерянный зуб был снова извлечен на свет божий.

— Дай сюда, а то опять потеряешь.

— Не трогай, он мой!

Наконец успокоившись и помирившись, дети опять раскрыли купленные в универмаге коробки, пересмотрели и сравнили краски. Особых споров больше не возникало — содержимое коробок было совершенно одинаковое. На взрослых они не обращали внимания. И только у поворота на Томарини, уже прощаясь, крепко прижав к груди краски и стискивая в ладони свой драгоценный зуб, Марис спросил вдруг:

— А чего ты, Рудольф, такой печальный?

— Я не печальный.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Ну, смотри у меня! — сказал мальчик, пристально глядя на него блестящими карими глазами.

— До свидания, Лаура!

Она протянула руку, лицо у нее было измученное, беспомощное и жалкое.

Уходя по аллее, дети не раз оглядывались и, пятясь задом, дружно махали руками. Только Лаура ни разу не обернулась. Рудольф смотрел, как она удалялась, постепенно все уменьшаясь, и наконец скрылась из виду в зелени кустарника. Который раз он так глядел ей вслед с щемящей болью, которая стала уже знакомой, привычной… Он думал: не оттого ли эта боль, что с самого начала он инстинктивно боялся потерять Лауру, предчувствуя неизбежность потери? И его охватило такое знакомое теперь, привычное чувство одиночества.

3

Радостно тявкая, навстречу им выбежал Тобик. Тогда заметила своих и Альвина. Неловко, грузно перешагивая через грядки, она что-то несла в фартуке.

— Что у тебя там? — не утерпел Марис.

Альвина раскрыла фартук, в нем были огурцы и укроп.

— А у нас есть краски! — крикнул мальчик, размахивая коробкой. — А тут у меня зуб.

— Что? — удивилась Альвина.

— Зу-уб! Ну, хорошо меня постригли? Понюхай, как пахнет!

— Есть письмо от папы, — сообщила Зайга, и Альвина оживилась, сразу потеряла интерес ко всему остальному.

— Чуяло мое сердце, что должно быть. — И пошла с ними в дом.

Перебивая и дополняя друг друга, дети рассказывали о поездке, Лаура молча шла сзади, и рядом с ней, учуяв колбасу в сетке, преданно держался песик; всех их овевал запах укропа. Увидав на дворе хозяйку, подняла голову и замычала — просилась в хлев — корова.

— Схожу за Росянкой, — предложила Лаура, отдала покупки Зайге и побрела прямо по траве к озеру.

— Да что, я не привела бы? Ничего ей не сделается, — возразила Альвина, которой не терпелось послушать письмо.