Колодец
Шрифт:
Альвина не ответила, ее зубы стучали о чашку, а взгляд, вперенный в стену, был пуст. О чем она думала? О том ли, как уходила отсюда по замерзшему озеру и, оглянувшись назад, прокляла Томарини? Или как возвращалась с Ричем, который вел на веревке пегую козу с острым крестцом? Или как на двор шагом ступил Лысан, тянувший пустую телегу с шапкой Рейниса? И вожжи тащились по земле, в них запутались пучки травы и сухая ветка. Или о том, как тогда заявился Рич… Или она тупо сидела, не думая ни о чем?..
— Отнеси, Зайга, чашку. Я только уложу бабушку и сразу приду.
Но не прошло
— Мама, а Марис электричество портит.
— Как это портит?
— Без конца жмет на выключатель.
Стоя на кровати в одной рубашке, Марис дергал выключатель вверх и вниз, приговаривая:
— …погасни — зажгись… погасни — зажгись…
Спальня то озарялась светом, то погружалась во тьму.
— …погасай…
— Марис!
Мальчик с шумом бухнулся в постель, зарылся с головой под одеяло, его тело тряслось — он смеялся.
— Ты мылся?
— Да, — глухо раздалось из-под одеяла,
— Он двигает ушами, — сказала Зайга.
Высунулось раскрасневшееся лицо Мариса.
— Иди мыться, — потребовала Лаура.
— Так я…
— Ты опять за свое?
— Так я же…
— Ма-рис, прекрати!
— А я без штанов, — упрямился мальчик.
— Где твои штаны?
— Остались на кухне.
— Ну, принеси ему, Зайга, — вздохнув, попросила Лаура: рубашка сына кончалась именно там, где она больше всего необходима, а расхаживать в таком виде действительно неудобно. Потом она снова повела его на кухню и все время, пока он медленно, лениво мылся, стояла рядом.
— Дашь в кровать котенка? — вытираясь, спросил Марис.
— Ты его мучаешь, — жалостливо упрекнула Зайга.
— Он любит спать со мной.
— Любит… Чего ж он тогда все время кричит?
— Ничего и не кричит.
Началась ежедневная церемония: дети заспорили, чья очередь брать в постель Котьку, потом Лаура пошла во двор звать котенка, но тот, словно чуя недоброе, не показывался.
— Ки-сань-ка! — зазывал Марис.
— Нет кисаньки. Ну, живо в постель!
По дороге Марис схватил что-то со стола.
— Что у тебя в руке? — спросила она, заметив черный продолговатый предмет.
Оказалось — коробка с акварельными красками.
— Без нее лечь никак нельзя? — сказала Лаура с грустной улыбкой.
— Ко мне тоже приди! — звала Зайга,
— Сейчас.
Лаура потушила свет и подошла. Глаза понемногу привыкали к темноте, на подушке проступил овал Зайгиного лица.
— Посиди!
— У меня, дружок, еще много дел. Посуду надо вымыть…
— Чуть-чуть, самую капельку.
Лаура присела на край дивана, обе молчали, старый дом был полон таинственных шумов, в окно стукнула ветка.
— Кто там?
— Должно быть, ветер.
За стеной старчески ворочалась свекровь, и под тяжестью ее тела, точно жалуясь, стонали пружины. Она все еще не могла успокоиться. Думала ли она о Риче? Или ждала Вию, которая снова где-то пропадала, охотней проводя время у чужих людей?
— Мама!
— Да?
— Папино письмо… было плохое?
Ветка снова побарабанила в окно.
— Нет, — ответила Лаура, — папино письмо было хорошее.
Молчание.
— Марис заснул?
Они
— Мама…
— Что, дружок?
Молчание.
— Я тебя очень, очень люблю…
Детские пальчики коснулись Лауры. Она погладила дочь, волосы скользили под ладонью живые, теплые, а лицо было прохладное от воды и чуть влажное — как яблоко в росе.
«Так уже было, но когда?»
Она догадалась, что так было всегда.
В стенах и крыше время от времени что-то трещало, казалось — кто-то ходит по Томариням, не находя себе покоя и в этот поздний час.
— Зайга…
— Мм?
— Тебе спать хочется?
— Ага… Только ты посиди…
Когда уснула и Зайга, Лаура вернулась па кухню, где стояло еще не процеженное молоко и на столе был полный беспорядок — грязная посуда, шкурки от огурцов, кривые зубчатые ломти нарезанного детьми хлеба, крошки, рассыпанная соль. Она торопилась все это убрать, принесла воды, в ящике не нашлось ни полена дров, надо было сходить в сарай.
На дворе поднялся ветер. Когда зашумели яблони, слышно было, как падают наземь спелые плоды. Изредка ветер пел в проводах, звук был мелодичный, как у старинного клавесина. На небосклоне мерцал тусклый спокойный свет, всходила луна. Дверь сарая с визгом отворилась, на противоположной стене шевельнулась черная фигура, от неожиданности Лаура испугалась, но потом сообразила, что это ее тень, — над горизонтом взошла луна, пока еще огромная и оранжевая, одетая дымкой. В саду тени возникали десятками, они дрожали в призрачном полумраке, ступали гулкими шагами падающих яблок, являлись из прошлого и плясали при лунном свете вокруг Томариней.
«Надо уезжать отсюда, — думала Лаура, с суеверным, леденящим страхом глядя на танец теней под пение проводов-клавесина, — все равно куда, только бы уехать. Чтобы Ричу не пришлось сюда возвращаться… в развалины кулацкого рая. Пропади он пропадом!»
Все выше поднималась луна, и короче становились тени, но они по-прежнему витали, черные и глумливые.
4
Издали могло показаться, что в Вязах идет пир горой либо там затеяли свару. Окно было распахнуто, и в нем белым флагом реяла на сквозняке занавеска, из окна вырывалось сразу несколько голосов. По какому случаю у Путрамов народ, удивился Рудольф. Но как только мотор заглох, все прояснилось — это радио! Стариков нигде не было видно, дома хозяйничали чужие громкие голоса, вполне освоившиеся в обыкновенно тихих Вязах.
Путрамов он нашел в комнате у аппарата.
— Что это вы?.. — начал было Рудольф, морщась от оглушительных звуков.
— Тсс! — зашипела на него Мария и сказала еще что-то, во рту блеснул зубной протез, который она носила только по большим праздникам.
На Эйдисе была чистая глаженая рубашка, лицо тщательно выбрито (на подбородке еще держался приклеенный лоскуток газеты), — старики сидели торжественные и нарядные, как в президиуме.
Потянув Рудольфа за рукав, Мария жестом пригласила его сесть, и он подчинился. А тем временем глуховатый баритон монотонно и длинно приводил какие-то цифры.