Кологривский волок
Шрифт:
— Мы леи теребим — она подполье набивает картошкой. Как хотите, я тоже побежала, — заявила Олимпиада Морошкина.
За ней, одна по одной, потянулись другие бабы, и вскоре на картофельнике началась спорая, наперегонки работа: заново перекапывали его. Каждая по мешку, и больше, насобирала, так что пришлось запрячь лошадь, чтобы развезти картошку по домам. Не удалось. Подвода уже приближалась к конюшенному прогону, бабы, поспевая за ней, гомонили, довольные неожиданным успехом, как вдруг дорогу им заступил уполномоченный райкома Никишов: руки заложил за спину, длинные ноги в гладких хромовиках расставил широко, дескать, стоп, граждане.
— Тпру!
— Домой.
— По какому праву? Это же в некотором роде хищение колхозной собственности, причем коллективное.
— Да ведь она, картошка-то, все равно бы пропала, в земле бы сгнила, стало быть, ничейная она, — пыталась убедить Антонина Соборнова.
— Чай, не первый раз, и в другие годы случалось перекапывали — никто не воспрещал.
— Что было раньше, меня не интересует, а я не допущу разбазаривания. — Никишов пристукнул по телеге твердым, как указка, пальцем, при этом болезненно-испитое лицо его брюзгливо вытянулось. — Как вам не стыдно в рабочее время, когда дорога каждая минута, тащить картошку с колхозного поля. Сейчас же везите на склад!
С начальством не поспоришь. Однако исполнять приказание бабы не спешили, упрямо стояли перед уполномоченным, проклиная его про себя: принесла нелегкая в такой момент. Кажется, не бывало столь ретивых. Александра Тарантина, как самая старшая, повыступила вперед, для уверенности поддернула концы платка, затягивая их потуже.
— Мне бояться нечего, я уж из годов вышла… Вот ты, товарищ Никишов, партейной, шибко законы наблюдаешь, а скажи, какой шиш мы на трудодень получим? А? Как в прошлом году дали мешок овса, дак его курицам только хватило.
— Насчет этого председателя спрашивайте.
— Говорит, государству еще не сдали. Ну, забирайте! Забирайте и эту остатнюю картошку, только работы с меня не спрашивайте. Хватит, погорбатилась за здорово живешь.
— Выходит, пусть лучше сгниет тз земле, а не тронь, — поддакнула Евстолья Куликова, привыкшая к покровительству Охапкина и раздосадованная вероломством приезжего начальника.
— Я вам сказал, что не допущу анархию, и хватит напрасно митинговать — везите на склад, — настойчиво повторил Никишов, но снова его слова не возымели должного воздействия. Бабы заговорщически упорствовали. Тогда он сам взял лошадь под уздцы и повел к бывшему пожарному сараю, где временно проветривалась картошка.
— Черт долговязый! — ругались вслед ему бабы. — Словно из-под земли вырос.
— Я как глянула: батюшки, стоит перед лошадью и ноги расставил шагомером!
— Вот так страмота! Тьфу, проваленная сила! Небось у Евдохи мешок уцелел.
— Так нам, дуракам, и надо? Мы счас пойдем лен теребить, а она еще картох насбирает.
— Нет уж, я седня на лен не выйду, пропадай он пропадом. Пущай сам уполномоченный теребит.
— Смотри-ка, мешки поскидал — в деревню направился. Наверно, Егору даст разгон?
— Егор тепереча плевал на все, у него инвалидность…
Нехотя, как провинившиеся, шли к домам. На лен после обеда некоторые не вышли.
Из районной газеты «Знамя труда» за 18 января 1954 года:
«Отчетное собрание в колхозе «Ударник» показало, что в ходе уборки урожая были допущены большие потери. Урожай по биологическому определению был выращен в среднем 7–8 центнеров на гектар, а амбарный составил всего лишь 3,6 центнера. В результате
Председатель т. Охапкин, выступивший с отчетом о работе правления, упрекнул МТС в том, что тракторная бригада И. В. Михалева оказала мало помощи колхозу, основные виды работ по договору остались не выполнены.
В частности, уборку комбайнами провели на площади 81 га из 260.
В содокладе ревизионной комиссии отмечались нарушения устава сельхозартели, которые повлекли за собой ослабление трудовой дисциплины, недобросовестное отношение к общественной собственности. Трудодни не записывались в трудовые книжки по 5–6 месяцев.
Остался необмолоченным лен с площади 7 га, а 10 га овса ушло под снег…»
12
Наутро, когда в окнах избы было еще мутно, как под водой, Татьяна разбудила Сергея встревоженным шепотом:
— Сереж, проснись! Тяжело мне, в больницу надо.
— Чего с тобой?
— С луны, что ли, свалился? Посмотри, как он болтает ногами, прямо замучил. — Она взяла его ладонь, приложила её к своему вздувшемуся животу, и Сергей вместе с толчками ощутил беспокойство: слишком резкими, настойчивыми показались они ему, точно вот-вот должно было все разрешиться.
— Откуда ты знаешь, что ногами? — спросил, вероятно, от растерянности.
— А то еще чем? Конечно, ногами, — с уверенностью материнского прозрения повторила она. — Ой, что делает!
Вошла с лампой мать, оделявшая скотину. Отец тоже слез с печки, забухал ходулей, пугая утреннюю тишину. Хотели позвать кого-нибудь из старух принять ребенка, Сергей не согласился, побежал на конюшню: на машине теперь в Шумилино нельзя проехать — зима с самого начала выдалась снежная. Давно не бывал он на конюшне, пожалуй, с той доармейской поры, когда ломил всякую мужичью работу, а вот пришлось снова запрячь старого Карьку. Без Осипа догляд за конюшней был плохой: не осталось ни одной кошевки, сбруя была свалена без разбора.
Бедному Карьке приневолилось нестись во всю прыть, на какую он был способен, с тяжелыми розвальнями до самого Ильинского. Сергей боялся, что роды начнутся дорогой, и в настороженном выражении Татьяниного лица улавливался испуг. Последний месяц перед Новым годом она не работала, давно готовила себя к этому, может быть, самому ответственному моменту в жизни, и все-таки он застал ее как бы врасплох…
В тот же день, после обеда, когда Сергей грелся с мужиками в колхозной конторе, ему принесла радость почтальонка — сын родился! Бегом пустился через село к больнице, да слишком поторопился: не допустили. Сына удалось повидать через два дня, Татьяна показывала его в окно родильного отделения. Стиснутый пеленками ребенок показался крохотным, больше всего удивило и даже разочаровало попервости желтоватое, какое-то старческое личико. Он уже пробовал приоткрывать глаза, но их жиденькая голубизна боялась света, и, конечно, смотрел он бессмысленно, но Сергею представлялось, что он видит его, своего отца. А Татьяна, не догадываясь о придирчивости Сергея, отвечала ему счастливейшей улыбкой, мол, вот какой у нас красавец родился. В записке, переданной от нее, был тот же восторг: «Все обошлось благополучно. Вес мальчика — 4 кг 100 г, длина — 50 см. Нянечки и сестры любуются им. Сегодня я первый день на ногах. Приезжай за нами во вторник».