Кологривский волок
Шрифт:
Сын пошевелился в качалке, посопел и снова затих: крохотный, совсем беспомощный человечек. Ради него Сергей пришел в тещин дом, где чистота и порядок, полы всегда устланы дорожками, и никогда не водится тараканов. Ему-то от всего этого только лишнее стеснение, потому что не скинешь где попало фуфайку или сапоги, не покуришь вволю. К отцу теперь будет ходить либо к Косте Журавлеву.
Не спится первую-то ночь на новом месте, нипочем не уснуть. Среди ночи Сергей, осторожно ступая по половикам босыми ногами, ушел на кухню и, как бы крадучись, закурил. Дым пускал в открытую самоварную вьюшку.
13
Каждый год так:
С первого марта по первое апреля по всей области был объявлен месячник по завершению плана осенне-зимних лесозаготовок. В постановлении черным по белому было сказано: «…в срок до 2 марта обеспечить полный выход на лесозаготовки сезонных пеших рабочих и возчиков с лошадьми в соответствии с установленным планом».
Охапкин тряс этим постановлением перед бригадирами, грохал кулаком по столу на заседании правления, когда проводил побригадную разнарядку. Ох уж эти лесозаготовки! Сколько людей повыжили они из деревни! Егор Коршунов не мог доказать, что некого ему посылать — тресни-лопни, а подай лошадь и двух человек. Пока шел из Ильинского домой, на десять рядов перебрал всех шумилинских жителей, соображая, с кем еще придется скандалить. Евстолья Куликова и Лизавета Ступнева по месяцу отработали, требуют подмены, остальные все народ пожилой или причинный, только Антонину Соборнову можно попросить да свою жену Галину. Уж бабы намекали не раз, мол, бережешь ее. «Сам поеду взамен Галины, чтоб пальцем не показывали, — решил Егор. — Здоров ли, нездоров, а мужик должен под комель становиться». Никто его не мог заставить не ехать в лес: ни жену, ни отца не послушал — на другой же день, оставив бригадирство Наталье Леонидовне, запряг Лысанку в дровни с прицепленными к ним подсанками, и тронулись с Антониной в Новоселковский лесопункт…
Кадровые рабочие ведут заготовку отдельно, на их делянке будто танковое сражение — рычат трелевщики, натужно гудят лесовозы, взвизгивают электропилы. У колхозников только обыкновенная пила да топор, а кому нет напарника, тот и одиночным лучком гонит норму.
Егор работал на вывозке, не отставая от других, делал в день по четыре ездки от делянки до нижнего склада. Доставалось и бедному Лысанке, он был выездным когда-то, до укрупнения колхоза, резво носил легкую кошевку с председательницей, а теперь попал в разряд ломовых. Как человек, не втянутый в работу, быстро уматывается, так и он загнанно сопит, дергается в оглоблях, пока не выедет на укатанную, льдисто-гладкую лесовозную трассу. Пропадет добрый конь.
Ни за что бы не поехал Егор в лес, если бы знал, что встретится здесь с Настей: каждый день на виду друг у друга, словно наказание. И говорить им не о чем — все выяснено, ревность с годами утишилась, совсем бы не ворошить прошлое, да сердце не опечатаешь.
Дожидаясь очереди на погрузку, Егор каждый раз садится покурить поодаль от Насти, избегая ее близости. Она на пару с Антониной Соборновой обрубает сучья, изредка кротко и как-то боязливо вскинет на него свои вешние глаза и смутит душу, и ему уже хочется, не отрываясь, смотреть на ее раскрасневшееся лицо, на светлые прядки волос, выбившиеся из-под полушалка. Рядом живут, в одном колхозе работают, а никогда не сбегутся их стежки, как не сбегутся след в след два
Раз Антонина подозвала Егора насадить топоры. Он острил клинья, сидя на поваленной сосне, и чувствовал на себе пытливый взгляд Насти. Кончив дело, он уже намеревался уйти, но вдруг спросил о сыне:
— Шурка здоров?
— Все было добро-здорово, не знаю, как сейчас без меня, — обрадованно отозвалась Настя, тронутая его заботливостью, в которой ей почудился намек на некоторое примирение.
— Учится ничего?
— На собраниях хвалят учителя, говорят, без троек может.
Егор хотел похвалить сына, но закашлялся и умолк. Разговор иссяк, как ручеек после короткого окатного дождя. Они сидели бок о бок на одном бревне, тяготясь молчанием. Припекало солнце, одинаково щедрое и для счастливых, и для несчастных, по-весеннему резко пахло смолой, и запах этот тревожил напоминанием молодости.
— Застегни фуфайку-то — охватит ветром, и не заметишь, — подсказала Настя.
Егор ничего не ответил, придавил окурок в подтаявший под галошами снег и тяжело зашагал к своему Лысанке.
Ему ли было ворочать бревна! Терпеливо перемогался день за днем, а под конец не выдержал, подкосила хворь. Шел он по гладкому следу за подсанками, щурился от обилия света и неожиданно почувствовал, как синие тени от деревьев поплыли в глазах, начали набухать обморочной темнотой. Он успел остановить лошадь и привалиться к возу, чтобы не упасть. К счастью, никого не было поблизости — отпустило, отдышался.
Медичка поселкового медпункта удивилась, как он мог работать с высокой температурой, прописала постельный режим, надавала разных таблеток. Оставаться в барачной духоте Егор не мог, тотчас поехал домой. Полулежа на охапке сена, он тоскливо смотрел, как мотаются сзади подсанки, как по почерневшей дороге важно расхаживают грачи. Долго был виден дым костров над делянами, и, казалось, от них взялось марево, размывавшее горизонт. По-летнему струился испарениями воздух на пригреве у опушек леса, и снег как бы подрагивал, мерцая слезинками ослабевшего наста, а может быть, это жар плавился в глазах Егора.
По низинам и оврагам уже проступили кое-где серые наслудные пятна, в иных местах даже вода выжималась под полозьями; пресный запах талого снега колко бередил грудь. Еще одна весна достигла берегов Песомы, радуя и обнадеживая людей, не изверившихся в своей земле. Те, что постарше и поприметливей, уже сейчас загадывали погоду на лето. Солнце, как будто набравшись заново сил, сияло вседневно. А каким торжеством, каким призывом к жизни благовестили утренние зори, разгоравшиеся все ярче!
Егор ехал долгим Кологривским волоком, пятная дорогу кровяными плевками, и пятна эти казались зловещекрасными на снегу…
В тот же день Галина отвезла его в Ильинскую больницу, оттуда его переправили в районную.
14
Последний звонок. Каникулы!.. Прощайте на все лето школа, общежитие, пыльный булыжник абросимовского посада и деревянные тротуары, впереди — полевое раздолье, лес, река, и под ногами только трава-мурава. С легким чувством освобождения, с тем праздником в душе, когда все вокруг не просто существует, а как бы проникнуто тайной музыкой, парень и девчонка быстрыми шагами миновали улицу и, едва очутившись на тропе, ведущей по бывшему крепостному валу, отороченному корявыми соснами, взялись за руки и пустились вприбежку, устав сдерживать себя на людях.