Колокол. Повести Красных и Чёрных Песков
Шрифт:
По широкой, белого мрамора лестнице прошел он во второй этаж, в большой квадратной приемной сказал молодому, с поджатыми губами чиновнику:
— Член-сотрудник Императорского общества Алтынсарин из Оренбурга.
Чиновник вернулся, поклонился слегка: «Извольте подождать!» В высокую двойную дверь заходили люди с длинными волосами, еще чиновники. Вышел оттуда раскрасневшийся полный человек с бородкой на знакомом лице. В руке были растрепанные журнальные листы без обложки.
— Это уж прямое скудоумство,
Сказав это как бы в воздух и обведя невидящим взглядом его и секретаря, человек почти выбежал на лестницу. А он вспомнил и привстал от волнения. То был известный в России литератор.
Через некоторое время звякнул звонок, и его позвали за дверь. Он сразу устремил взгляд на сидящего в высоком кресле человека. Когда-то бронзовые завитки волос по краям лба сделались у того совсем серыми, и глаза были такого же ровного цвета.
— Рад весьма старинному, можно сказать, знакомцу… В конгрессе о киргизах имеется сообщение… Попрошу господина Беринга озаботиться вами для лучшего ознакомления со столицей. Питаю надежду, что будете посещать меня в период пребывания…
— Посчитаю долгом своим, Ваше высокопревосходительство… — у него сдавило горло. — Василий Васильевич…
Генерал как будто ничего не слышал. Поданная ему рука была неосязаемая. Корректурные листы стопами лежали на огромном, с зеленым сукном столе…
Господин Беринг, секретарь Третьего международного конгресса востоковедов, принял его тепло. Так здесь все говорили в Петербурге, с какой-то особой воспитанностью:
— Имел честь быть знакомым с вашим земляком Валихановым. Человек высокого долга!
Он не раз слышал о султане Валиханове, служившем некогда при Западно-Сибирском генерал-губернаторстве. Во всех трудах о киргизах обязательно упоминалось его имя. Умер тот совсем молодым.
Беринг внес его в одну из групп, что после заседаний ездили смотреть Петербург и окрестности. Даже в Лицейском саду он был, который воспел поэт. На конгрессе он сидел в относящейся к российской части ложе между почтенным генералом и молодым моряком-исследователем южных островов.
— Так вы, как доложили мне, из Оренбурга? — заговорил с ним в перерыве генерал.
— Да, Ваше превосходительство, и помню даже, как провожали вас оттуда подчиненные вам военные топографы. Один из них, полковник Яковлев, ныне начальствует в нашем уезде.
— Как же, Яков Петрович, исправнейший офицер. Подлинно русская честность души! — Немец-генерал растроганно вытирал глаза. — Так вы с ним в Тургае служите… Ведь я их закладывал, Тургай и Иргиз. Помню, место выбирал, чтобы удобней жить было… Искренний мой поклон передайте старому товарищу. А я вот сейчас в Симферополе обитаю, в имении жены. На склоне лет воспоминания написал: как в Персии и Оренбурге служил отечеству.
— Вас помнят с благодарностью и киргизы, Ваше превосходительство. Особливо сырдарьинские, поскольку от кокандских поборов их избавили.
Посреди авансцены, на председательском месте Третьего мирового конгресса востоковедов, сидел Василий
Петр Николаевич Беринг предупредил его, что назавтра всех гостей повезут на Излеровские минеральные воды [90] . Как-то не решался он спросить у обходительного секретаря, не потомок ли тот знаменитого мореплавателя. К Излеру на воды он не поехал. У него в этот день было другое дело.
Рано утром уйдя из нумеров, он нанял извозчика и поехал на ту сторону Невы. Когда называл он адрес, извозчик в суконной синей поддевке покосился на него, однако ничего не сказал. У длинной высокой стены даже и лошадь как-то притихла, перестала звякать бубенцами.
90
Увеселительное заведение.
Расплатившись с извозчиком, с корзинкой в руке, прошел он в ворота и стал ждать в кордегардии. На второй уже день приезда договорился он об этом свидании.
Еще в Оренбурге к нему пришла Катя Толоконникова:
— Вы, как я знаю, едете в Петербург. Следует передать Ивану Никитичу посылку…
Иван Березовский, сосланный под надзор на родину, самовольно возвратился в Казань и был арестован по какому-то тайному делу. Содержался студент в Петербурге.
— Тут тетради, свечи, все, про что писал он в письме. И фунтов пять от матери его Матрены Павловны Березовской. Ваня ведь из казаков…
Девушка резким сухим движением поправляла стриженые волосы и говорила с ним так, словно и не могло быть, чтобы не взял он посылку. Как будто в том была его обязанность.
— И еще, Иван Алексеевич, как увидите его, то скажите… скажите…
Другую, совсем маленькую девочку на елке увидел он. Прогоняя детскую слабость, передернула она плечами:
— Я ведь тут под надзором, сама не могу поехать!
Всю дорогу до Самары, качаясь в тарантасе, думал он, почему же они числят его в сообщниках. Не только
Увеселительное заведение. эти молодые люди, но и другие в Оренбурге. Каким-то образом, все это было связано с небольшим домом посредине затерянного в степи Тургая, где всего лишь пять мальчиков учились грамоте. Да, только пять в этом году…
Иван Березовский даже и не удивился нисколько, увидев его:
— А, Иван Алексеевич… что же там в посылке: тетради, свечи? Теперь можно будет серьезно заниматься. А то время зря проходит!..
Как будто не было на нем арестантского халата, Березовский радовался присланным вещам. Приведший его смотритель, пожилой уже человек с медалями, даже улыбался в усы. Тетради все же пересмотрел.