Колокола Истории

Фурсов Андрей Ильич

Кстати, если взглянуть на идейный аспект нынешних властных баталий в России, то поиск опоры в прошлом для прыжка в будущее (хорошо бы — не в ничто) очевиден. Заговорили о соборности, о монархии, о русском народе. «Западникам» после провала того, что в России считают «либеральными моделями», пока что крыть нечем и нечего предложить. Но все впереди, и, надо думать, нынешние «идеологи» из бывших научных коммунистов и научных атеистов что-нибудь, какую-нибудь зацепку в Петербургском самодержавии да обнаружат и, глядишь, начнут стричь бороды и создавать третьи отделения. Скорее всего дело кончится компромиссом — по типу и принципу конструирования новой формы российской армии: на фуражке — двуглавый орел, под ним — красная звезда, сама фуражка

выгнута по образцу вермахта времен второй мировой войны, ну а цвет и покрой самой формы — полунатовский-полуколчаковский. Синтез? Нет, эклектика. Пуантилизм. И похоже, начало XXI в. (а может, и не только начало) и у нас, и в мире будет эпохой эклектики. Впрочем, все закатные, поздние эпохи таковы.

Для такой огромной страны, как Россия, эклектизм развития, похоже, должен означать опять-таки отсутствие одного-единственного варианта. Вариантов может быть несколько — разных и сразу; предположительно, острота властных коллизий станет, помимо прочего, определяться разнонаправленности реализующихся вариантов, борьбой между ними, борьбой центровластного варианта со всеми остальными. И спять же: эти эклектизм и поливариантность соответствуют логике неизбежного и странного пуантилистского мира, возникающего под вечерний звон Колоколов Истории.

Этот звон наводит на ряд вопросов, от ответа на которые зависит то, как мы будем жить в XXI в. Вопросы эти разнообразны. Какой тип знанья необходим нам для анализа как новой, так и старой реальности? Ограничен ли своими собственными рамками системный кризис капитализма или же он является «спусковым крючком» еще нескольких кризисов более крупных и масштабных, чем капитализм, систем? Если второе допущение верно, если перед нами мегакризис, то каким может быть выбор в такой ситуации? Выбор человека. Выбор России. Выбор Запада. Кем в такой ситуации являются Россия и Запад — союзниками или соперниками? Или сама такая постановка вопроса ошибочна, некорректна, неадекватна реальности? Что можно противопоставить социальному распаду, асоциализации? И можно ли? А если можно, то на что опираться, откуда черпать модели? После того как исчезла вера в прогресс, после конца прогресса, в эпоху после прогресса, какое время заменит Будущее? Или вообще последовательности времен больше нет разбит «калейдоскоп Времени»? Как быть в таком мире — в мире, где не ясен ответ на вопрос: «По ком звонит колокол?»

XLVII

Есть такой анекдот о коммунизме. Выпивают мужики «на троих». Один, который не только выпил, но уже осадил водку огурчиком и замолодел изрядно, спрашивает: «Мужики, помните водку по 2.87?» Второй, который уже принял и занюхивает хлебушком, отвечает: «А как же. А помните пиво по 37 копеек бутылка? 22 копейки кружка?» «А колбаска по 2.30?» — мечтательно тянет третий, только что энергично выдохнувший и собирающийся закусить. Наступает элегическое молчание, и наконец кто-то из троих раздумчиво произносит: «Да-а-а, мужики, прошелестел над нами коммунизм, а мы и не заметили».

Это «прошелестел, а мы и не заметила» можно отнести не только к коммунизму, но и к его аналогу — функциональному капитализму, ко всему XX в., к Современности, к капитализму в целом. И прошелестит капитализм тем незаметнее, чем искуснее господствующие группы смогут закамуфлировать его качественную социальную трансформацию под борьбу за сохранение существующей системы, за ее усовершенствование, за создание «более высокой и развитой формы» в виде, скажем, «виртуального капитализма» и «виртуальной демократии».

Где умный человек прячет камешек? Среди камешков на морском берегу. А лист? Среди листьев в лесу. А настоящие бриллианты лучше всего прятать в коробке с бижутерией.

Отшелестит капитализм и станет ясно, что это был и блестящий и ужасный, но исторически краткий и в целом очень нетипичный, исключительный, уникальный период в истории населения планеты Земля.

Блестящий — потому что достижения человека (прежде всего —

европейского) за последние 400–500 лет в науке, технике и искусстве превосходят практически все, что было сделано до этого. Поражает не только объем и уровень достижений, но и их плотность. Ни одна другая система не позволяла такого накопления капиталов, такого увеличения вещественной субстанции. Никогда ранее человек не вмешивался в природные процессы до такой степени господства над ними.

Ужасным этот период был потому, что никогда до капиталистической эпохи не совершались массовые преступления, массовые уничтожения людей, геноцид в таком масштабе. Но дело даже не в количественной стороне. В конце концов, крестьянские восстания в Китае, великие переселения народов и завоевания кочевников приводили к гибели огромных масс людей. Однако, как верно заметил Ф.Фехер, все это происходило в те эпохи, когда отсутствовало такое понятие и такая ценность, как «универсальный гуманизм». Да и вообще, когда отсутствовали универсальные к универсалистские ценности. Но что еще серьезнее, массовые репрессии XX в. часто реализовывались именем универсального гуманизма. Капитализм продемонстрировал верх социальной свободы. Со свободой — понятно. Сложнее, на первый взгляд, с угнетением. Разве плантационное рабство, ГУЛАГ и Аушвиц нельзя сравнить с рудниками Лавриона, строительством пирамид или Великой Китайской стены? В последних трех случаях — неужели угнетения, несвободы было меньше? В известном смысле — меньше. Поскольку не было универсальных идеалов «свободы, равенства, братства» и того же гуманизма. Древним грекам, египтянам и китайцам еще не сообщили о правах личности, о гуманизме и свободе как универсальных ценностях. А вот мир XVIII–XX вв. о них уже точно знал. А потому мерки и оценки здесь другие, намного более строгие.

Нетипичным и уникальным капитализм был потому, что никогда в человеческой истории индивидуализация социальных отношений не достигала такого уровня, как в этом обществе. Это апофеоз личностного индивидуализма. Когда возникла потребность подавления личности и свободы, индивидуальной субъективности — произошло это главным образом не в сфере производства (капиталистическое производство и так десубъективирует человека), а в сфере политики, власти, — то понадобились такие репрессивные структуры, которых не знали докапиталистические общества и эпохи. Не знали и, самое главное, не переживали как ужас и трагедию, поскольку были нехристианскими (а многие из них) и дотрагическими.

Историческая скоротечность капитализма, даже если ему суждено просуществовать еще 80–100 лет (это, на мой взгляд, самое большее, реальнее говорить о 50–60 годах), т. е. всего пять столетий, тоже понятна. Система, основанная на необратимой эксплуатации природных и человеческих ресурсов, может повышать уровень своей энергии и информации только за счет снижения уровня таковых «окружающей» — природной и социальной — среды, за счет вытеснения к нее социальной энтропии. Здесь одна из причин экспансии Капиталистической Системы.

Типологически эту экспансию чем-то напоминает расползание Античной Системы. Диктовалось оно не логикой накопления капиталов. Сходство здесь — более широкое: обе системы решали свои противоречия, вынося их вовне и таким образом саморасширяясь — от греческой колонизации до эдикта Каракаллы. Не будучи ни капиталистической, ни подкрепленной техникой, ни природоборческой, античная экспансия была не планетарной, не мировой, а региональной или даже локально-средиземноморской ввиду природного, локального характера производительных сил и, следовательно, отсутствия автономной социальной функции, способной положить к ногам Античности весь мир. И, естественно, экспансия эта была намного более медленной, чем капиталистическая. А потому и просуществовала Античная Система в 2,5–3 раза дольше, имела больше времени, чтобы решить, изжить свое системообразующее противоречие. Кончились возможности экспансии, «кончилось» противоречие, кончилась жизнь.