Колокола судьбы
Шрифт:
— Отойдем в сторону, — тронул Андрей за локоть Колодного. — Нужно поговорить.
— Ну, братцы, все видел, но чтобы наш младшой докладывал фрицевскому лейтенанту — такого наблюдать не приходилось даже в кино! — изумился один из бойцов, пришедших с Колодным.
— Это наш старшина, Кравцов, — уже на ходу представил смеющегося младший лейтенант Колодный. — Из-под Одессы. Не из шутников, правда, но факт есть факт. С ним рядовой Копань. Оба — из дивизионной разведки, ребята опытные. Радист Задунаев и рядовой Гаенок остались на базе. Гаенок — бывший танкист.
— Состав группы мне ясен. Только уточняю: звание мое — лейтенант. Если, конечно, к этому времени не разжаловали, — грустно улыбнулся Беркут, присаживаясь на камень между двумя старыми развесистыми соснами и приглашая младшего лейтенанта последовать его примеру.
Однако тот сел не на камень, а прямо на землю, по-турецки поджав под себя ноги и привалившись плечом к стволу дерева.
— Никакой ошибки, товарищ капитан. Разве по рации вам об этом не сообщали? О повышении звания?
— О повышении? До капитана?! — изумленно переспросил Андрей. — Что-то вы здесь напутали, младший лейтенант.
— Никакой путаницы. Сведения — как в разведке Генштаба.
— Да? Странно, — не мог скрыть своей растерянности Беркут. — Впрочем, ни в моей группе, ни в двух соседних отрядах рации не было. Пока вас высаживали — мы принимали тяжелый бой. Связной из отряда, где имеется рация, судя по всему, не дошел. Погиб.
— Мы тоже чуть не погибли. Еще в самолете. У самой линии фронта, к счастью, все еще на нашей стороне, пилоту пришлось идти на вынужденную посадку. «Мессер» подбил, правда, легко. Подлатались и снова взлетели. Здесь тоже… Первые дни — как в аду. И ни вас, ни ваших бойцов. А что касается задания… На базе для вас небольшой пакет. В нем, среди прочего, удостоверение на имя капитана Громова.
— Даже об удостоверении позаботились? Тронут, младший лейтенант, тронут…
— Устно же просили передать, что приказ о присвоении вам звания старшего лейтенанта был подписан еще тогда, когда вы сражались в доте на Днестре. По представлению вашего комбата, майора, не помню его фамилии. Который погиб… Это он вас в виде награды за храбрость. По рации попросил командование. В последний сеанс связи.
— В последний?! Господи, до меня ли ему было тогда? Майор Шелуденко. Комбат. Святая душа, — нервно постучал Беркут кулаками по коленям. Воспоминания о последних днях укрепрайона всегда давались ему тяжело.
— Совестный, видать, мужик был, ваш комбат. Ну а капитана, как я понял, присвоили уже сейчас, перед нашей высадкой в тыл. Сделано тут вами немало. Командир партизанского отряда. И вообще, мне о вас такое понарассказывали: ходит в эсэсовской форме, знает немецкий язык, дерется, как черт. Честно говоря, я даже забоялся: вдруг наш капитан фрицам подыгрывает. Потому и неуловимость такая.
— Тоже не следует исключать, тоже не следует. А за капитана все же спасибо, — расчувствованно произнес Беркут. — Не потому, что
Колодный тоже умолк и сочувственно покряхтел, давая понять, что вполне представляет себе, сколько довелось пережить человеку, которого судьба на два года забросила в глубокий тыл врага. И какие чувства вызвало у него сообщение о том, что в конце концов командование оценило его заслуги.
— Но тогда получается, что и об ордене Красной Звезды вы тоже не знаете? — вдруг спохватился младший лейтенант. — Все за тот же дот, за Днестр. А весь гарнизон дота наградили медалями. Посмертно, конечно.
— Да? Весь? Это точно? — оживился Андрей. — Значит, и сержанта Крамарчука тоже?
— О сержанте не знаю. Сказано было: «Гарнизон. Посмертно. Медалями „За отвагу“».
— Справедливо, справедливо… — взволнованно прошептал Беркут, чувствуя, что горло ему сжал предательский комок, мешающий и говорить, и сдерживать свои чувства. — Если бы об этом могли узнать бойцы гарнизона! Пока все они еще были живы. Да, пока еще были живы… Если по справедливости, всех их стоило бы представить к званию Героя. Кроме меня, конечно, — виновато как-то улыбнулся он, расстегивая китель, вдруг показавшийся ему слишком тесным и жарким. — Я всего лишь командовал этими людьми. Сражались они.
— Говорят, вас там заживо замуровали. И спаслись только вы да какой-то сержант.
— Спаслись трое. Была еще медсестра. Сержант Крамарчук и медсестра Мария Кристич. Да, была… Знать бы, где она сейчас. И жив ли Крамарчук.
— А потом вы создали свою партизанско-диверсионную группу…
— Из той группы, которой я командовал до плена, остался только один боец. Польский офицер.
— Польский? Тот самый поручик Мазовецкий?
— О нем вам тоже известно?
— И не только мне. Вас просили охарактеризовать его более подробно. Говорят, для высокого начальства.
— Вот как? Чем он заинтересовал начальство — этого вы, конечно, не знаете?
— Очевидно, собираются как-то использовать. Я даже слышал, что вроде бы всех наших, советских, поляков-фронтовиков отзывают в тыл. Возможно, хотят сформировать особый отряд. Когда-то же мы дойдем и до Польши. Там он и пригодится.
— Логично.
Где-то вдалеке один за другим прозвучало три разрыва снарядов. Офицеры переглянулись: до передовой слишком далеко, тогда возникает вопрос, по ком палят немцы.
— Составьте текст радиограммы, товарищ капитан. Радист отморзянит.
— Сейчас составлю.
— А что произошло с вашими людьми? Тяжелые бои? Засада?
— Зажали нас тут в одно время немцы вместе с полицаями да союзничками своими, румынами. Так зажали, что пекло раем показалось.
— И что… все до одного погибли? Кроме этого поручика?
— Видно, такой уж я, к чертям собачьим, командир… — развел руками Беркут. — Второй раз без войска остался.
— На войне по-всякому… Без дивизий, без армий остаются. Так что это поражение, капитан, историки вам простят.