Колокольчики Папагено

Бежин Леонид Евгеньевич

Жанна мигом метнула взгляд, отследила это намерение.

– А что у вас там? – спросила она равнодушно, будто бы без всякого интереса.

– Так… кое-что… – Женщина словно усовестилась: клавиша упрямо западала.

– Для Николая?

– Для моего бывшего мужа.

– Он же не в тюрьме, чтобы носить ему передачи. Знаете, что я вам скажу? – спросила Жанна, чтобы легче было высказать то, чего та явно не знала. – Знаете, что? Знаете?

Она словно перекладывала перед собой с места на место невидимые предметы.

– Ну,

скажите… – Женщина вздохнула так, словно каждый предмет был ей отлично виден и не вызывал ничего, кроме скуки и уныния.

– Вы не тратьтесь и больше ничего такого не приносите.

– Какого такого? – Женщина не желала понимать значение слова, которое Жанна, напротив, слишком хорошо понимала.

– Такого, как у вас в рюкзачке. – Жанна взяла рюкзачок, продела руки женщины в лямки и повесила ей на спину, после чего удовлетворенно оглядела ее, оценила со стороны и добавила: – Теперь я буду тратить на него деньги. Это моя альтернативная идеология.

Глава тринадцатая

Правительство ценит

…И тут откуда-то из толпы вынырнул бледнолицый, с подсиненными обводами вокруг глаз, столбиком морщин на бескровном лбу и морковно-красным затылком – ее англичанин. Впрочем, англичане не выныривают, а выносят себя как некую драгоценность, требующую бережного, аккуратного обращения, а главное почтительности к себе и самоуважения, поскольку кого же англичанину уважать, как не самого себя. Ведь все прочие в лучшем случае туземцы, а то и вовсе – мартышки. И лишь они одни – англичане, даже если и осквернятся, оскотинятся, вынырнут или приползут на карачках, что, конечно, случается редко или почти никогда. И это почти – им в выслугу и заслугу, как орден, как потомственное дворянство, как высшее право в первых рядах приветствовать королеву и салютовать от имени народа – всех тех, кто толпится в задних рядах…

Вот он и вынес, водрузил себя, как статую на пьедестал, прямо перед Жанной. Она куда-то спешила, но тут углядела, себя слегка осадила, словно норовистую лошадь, попридержала, замедлила ход: англичанина же не каждый день встретишь, а тем более знакомого, хотя и не лучшим образом себя проявившего. Но то забыто, поскольку теперь у нее это, заслонившее все остальное. Поэтому англичанин (кажется, Патрик или Рональд) – лишь повод для любопытства, для двух-трех беглых вопросов, не требующих обстоятельного ответа, поскольку вопрос-то задать еще можно, а выслушивать ответ – пощадите, избавьте, скука смертная…

– Патрик, how are you? – Все, что помнила по-английски (итальянский давался лучше), из личного общения, хотя могла и добавить: «I am fine. Thank you», но это уже лишнее, на что-то претендующее, похожее на беспомощную попытку доказать, что она о нем не думает и не вспоминает. А тут и доказывать нечего, поскольку она – без всяких попыток – не думает и не вспоминает.

– Спасибо за вопрос. Я вполне удовлетворен обстоятельствами своей жизни. – Какой чудовищный русский.

Патрик явно по этой части сдает. Вот что значит – лишиться ее опеки и надзора.

– Я рада это засвидетельствовать. – Эдак и сама русский забудешь, с таким-то ученичком.

– Ну, а ты как? Как твой рыцарь, против которого я применил летальное оружие?

Ах ты, сволочинушка! Свой баллончик вспомнил. И еще пригрозил: мол, применил и еще раз могу применить, если понадобится.

– Рыцарь отлежался, отчихался и теперь в порядке.

– У нас бы после такой дозировки никакие врачи не спасли бы.

– Шутишь.

– Ну, немного шучу…

– Не очень удачно.

– Извини. А в прошлом он был инструктором? – Кажется, Патрик намеренно оговорился, чтобы у нее был повод его исправить.

И она исправила:

– Конструктором.

Он сразу за это ухватился (невинное любопытство):

– И что же он изобретал?

– Электрические утюги.

Он прикрыл ладонью рот, сдерживая вежливый смешок.

– Оценил, оценил твой юмор. Шутница. Может, в кафе посидим? Угощаю.

– Ты, наверное, и столик заказал.

– Крайний в дальнем углу.

– Неспроста. Хочешь что-то выведать? Получить информацию? За информацию надо платить.

– Назови сумму, и в какой швейцарский банк тебе перечислить. До конца жизни хватит.

– А если без шуток?

Отняв ладонь ото рта, он внимательно разглядывал ухоженные ногти.

– Хочу узнать по старой дружбе, чем он сейчас занимается. Зачем книги по дворам собирает?

– Разведка обеспокоена? Передай, что разрабатывает новое секретное оружие.

– Точка-тире-тире-точка. Передал.

– Тогда можно и в кафе.

Они заняли те же места, где Жанна обычно сидела с Лаурой. Может, поэтому он спросил:

– Как твоя подруга? Жениха нашла?

– Она и не искала. Ей хватает Петрарки.

– О, Петрарка! Я тоже любил Италию. Я столько по ней путешествовал. Видел в оригинале всего Микеланджело. Восхищался, слезы лил от восторга. Но теперь мне, признаться, грустно и за Италию, и за всю Европу.

– Это почему же?

– Вырождается. Выживает из ума старуха. Впадает в маразм. Что он об этом говорит? Часом, не собирается ли ее спасать? Боюсь, безнадежное дело. Европе нужен хаос, и спасти ее может только большая война. Как он считает?

– Ему бы нас самих спасти.

– А надо ли?

– А кого ж тогда?

Он горячо зашептал:

– Слушай, передай ему. Переселяйтесь к нам. Наше правительство его ценит. Хватит вам мыкаться по дворам. У вас будет все. Деньги, положение, условия для работы. Все, что хотите.

– А то, чего не хотим, тоже будет? – Жанна не позволила ему долго думать над ответом и улыбнулась, словно ни в каком ответе не нуждалась.

– Не понимаю.

– А ты поразмысли. Может, поймешь, – сказала она так, словно не нуждалась и в нем самом со всеми его посулами.