Колокольчики Папагено
Шрифт:
– Нет, но ему иногда кажется… у него такое предчувствие, что через год, семнадцатого августа он умрет.
– А сегодня у нас какое? Я в этих числах вечно путаюсь.
– Как раз семнадцатое.
– Так ведь через год же. – Полина Георгиевна решила, что это слабое утешение. Считая, что Николай все-таки заболел (во всяком случае, эта версия была самой внятной), спросила:
– Кажется, или врачи предсказывают?
– Он сам себе врач и предсказатель.
– Ну, милая моя, – пробасила Полина Георгиевна, – сроков никто не знает. Лишь один Всевышний. – Она наставительно
– А он знает.
– Нет, нет, не бери в голову. Оставь. Лучше подумай, как бы не влюбился он в эту маленькую принцессу. Ха-ха. Такое бывает… Мой муженек тоже… когда-то… влюбился. Ха-ха. – На втором смешке Полинька Сакс закашлялась.
– Пускай влюбляется. Я буду только рада. Лишь бы еще пожил, – сказала Жанна тихо, вовсе не заботясь о том, чтобы кашель не заглушил ее слова.
– Что ты там шепчешь? – Полина Георгиевна, не расслышав сказанного, приблизила ладонь к уху.
– Я говорю: пускай.
– Влюбляется-то? Ну, конечно. Дай ему волю. Он совсем из дома уйдет.
– Да какой у него дом…
– Ты же сама хвалила…
– Его истинный дом – старушка в саду Иосифа, – произнесла Жанна, глядя куда-то в сторону и не осознавая собственных слов.
– Какая еще старушка? Эй, ты что говоришь-то? Проснись.
Жанна спохватилась и прикрыла рот ладонью.
– Ой, оговорилась: сторожка, конечно. Сторожка! Хотя, может, и не оговорилась. – Она отняла ладонь ото рта. – Старушка, да еще вся скрюченная, согбенная, как смерть…
– Врешь. В саду Иосифа нет смерти, – гукнула Полина Георгиевна. – И Николай твой не умрет. Все ты врешь.
Глава восемнадцатая
Партийное золото
Лето кончалось, угасало, меркло, и наступила… зима. Несколько дней шел дождь со снегом, а затем еще подморозило, и посыпалась крупа. Это своей безнадежностью уж совсем напоминало ноябрь, но погода все-таки выправилась, и наступила картинная, багрец и золото (классическая) осень. Осень с утренней изморосью, туманами и винно-красным заревом ранних закатов.
В Москву действительно прибыла принцесса Нум – повидаться с братом и познакомиться с его друзьями. Он о них, конечно, и писал, и рассказывал, и все с восторгом, расточаемыми каждому – и особенно Николаю – безудержными похвалами (принц делал ударение на втором слоге). Вот принцесса Нум и решила если не войти в этот круг, то хотя бы зябко приблизиться к нему, соблюдая заинтересованный нейтралитет, чтобы у нее самой сложилось некое впечатление. А то как же – побывать в Москве и вернуться без впечатлений, которыми можно было бы отчитаться перед родителями (ведь ее поездка – это отчасти инспекция).
По этому случаю был устроен прием, и не где-нибудь, а в подвале, поскольку ни о каких ресторанах, и тем более посольских апартаментах, принцесса и слышать не хотела. Со стороны Николая в торжественном приеме участвовали, помимо него самого, Жанна и Лаура (ее специально пригласили, и она даже по такому случаю отменила занятия языком). А со стороны принца – прежде всего он сам, сестра и несколько безмолвных стражей, которым
Принцессу привезли на старомодном лимузине, и она с боязливой грацией сошла по выщербленным ступенькам, местами тронутым мхом, в святая святых – подвал. Долго осматривалась, пытаясь сохранить на лице выражение учтивого внимания к чужому жилищу, но как-то не очень оно ей давалось, это выражение, соскальзывало с лица, уступая место паническому страху перед обмотанными войлоком трубами, кранами и задвижками. Лишь вид старенького пианино ее немного успокоил, и она заметно повеселела. Чувствуя, что сказать ничего не может, а молчать невежливо, беспомощно смотрела на брата. Ей казалось, что ее растерянность его компрометирует, но принц благодушно улыбался и был всем доволен – и сестрой, и собой, и окружающей обстановкой (трубами и кранами).
Принцесса так же боязливо раздала всем подарки: бамбуковые сумки, тыквенные домики, травяное мыло в мешочке, кокосовое масло, тайский красный рис и прочую экзотику. Когда ее стали благодарить, она очаровательно засмущалась и покраснела. Все залюбовались ею, так она была мила, маленькая, хрупкая, с миниатюрными ручками, одетая в джинсы и простую рубашку, хотя и с накидкой из тайского шелка. В ушах сияли тяжелые золотые серьги искусной дорогой работы. А волосы, уложенные в сложную прическу, были убраны лиловыми и фиолетовыми цветами.
– Как вам понравилась Москва? – спросила Жанна, и принцесса закивала, словно в этом вопросе уже содержался ответ, который ей оставалось только подтвердить.
– Ей понравилась, но она стесняется, – сказал за нее брат, и по лицу принцессы было заметно, что она понимала по-русски и следила за всеми его высказываниями, чтобы вовремя метнуть в брата негодующий взгляд. – Она у нас умеет петь русские песни, «Березоньку» и «Калинушку». Может, попозже споет под гитару.
– А танцевать она умеет? – спросила Лаура и тотчас улыбнулась принцессе, как бы сожалея, что не обратилась с этим вопросом непосредственно к ней.
– Сестра училась тайским храмовым танцам и уже выступала.
Упоминание о храмовых танцах заставило Николая с особенным вниманием посмотреть на принцессу.
– Ну, что же мы стоим. Давайте сядем. – Он учтиво предложил принцессе специально устроенный для нее из подушек и подстилок трон (иначе бы маленькую принцессу было бы просто не видно).
Все сели.
– Между прочим, сестра привезла с собой водку с коброй и хочет всех угостить. Водка целебная и очень крепкая. – Принц показал всем изящно выделанную бутылку с заспиртованной коброй.
Все долго и благоговейно ее разглядывали.
– А мне ее жалко, – сказала Жанна и отвернулась. – Зачем ее замуровали в этой бутылке? Жила бы себе, грелась на солнышке…
– Ага, и жалила бы всех… – Лаура брезгливо притронулась к бутылке и отдернула руку.
– Мы можем ее воскресить. Вернее, пробудить, – сказал Николай с шутливой угрозой в адрес Лауры.
– Вот уж не надо. Пусть лучше спит. – Лаура отодвинулась от греха подальше.
– Пробудить? А как? – Жанна, напротив, придвинулась поближе к бутылке. – С помощью заклинаний?