Колумбелла

Уитни Филлис

— Рисовала Лейла, — пояснил он. — Иногда ребенок проявляет большую проницательность, чем его мать.

Что он хотел этим сказать? Этот вопрос я задавала себе, переводя взгляд с пирата, изображенного на рисунке, на вполне цивилизованного человека, стоящего передо мной.

— Почему она нарисовала вас пиратом?

— Наверное, разглядела во мне фамильные черты. — Он положил рисунок на стол. — Семейное предание гласит, что мой предок пират порвал со своим рискованным занятием и женился на дочери карибского экс-губернатора. У них родилось двенадцать детей. Предполагается,

что я произошел от одного из этих двенадцати. Гордиться тут особенно нечем, все они были мошенниками и вряд ли ровней Хампденам.

В его голосе слышалась горечь, и я поняла, что он из тех, кому ненавистно богатство, на котором он женился. Вероятно, Эдит для него значила именно это — положение и деньги. Скорее всего, это и было решением загадки их брака.

— Вы с Санта-Круса? — спросила я. — Кажется, миссис Хампден говорила, что у вас там магазин одежды?

— Сначала он принадлежал моей матери. После смерти отца ей удалось послать меня за границу получить образование. Когда я вернулся, она заболела, и мне пришлось взять управление магазином на себя. По-видимому, у меня оказалось особое чутье на то, как доставлять удовольствие путешественницам, любящим все особенное и непривычное. Бизнес пошел неплохо, хотя второй магазин, здесь, на Сент-Томасе, приносит мне гораздо больший доход.

Когда он говорил о раковинах и магазинах, его глаза загорались. Наконец Алекс положил на место рисунок с пиратом и подошел к большому потрепанному сундуку, обитому проржавевшими железными полосами.

— Позвольте мне показать вам более совершенные произведения Лейлы, — сказал хозяин кабинета. — Это лучший способ понять девочку.

Он снял с крюка огромный железный ключ и вставил в массивный замок, со скрипом повернул и поднял тяжелую крышку.

— Это настоящая вещь. — Алекс постучал по сундуку. — Я нашел его на останках затонувшего корабля у скалистого берега недалеко от особняка Хампденов «Каприз» и поднял на поверхность. Замок и ключ были сделаны позже, но все остальное — подлинное. Лейла приспособила его под собственные нужды.

Он вынул из сундука папку и разложил на столе хранящиеся в ней рисунки. На них были изображены раковины, великолепно выполненные темперой, в которых присутствовали и воображение, и реальность. Сами раковины были воспроизведены тщательно, во всех деталях, но помещены в необычную обстановку, что создавало довольно нелепое впечатление. Одна огромная раковина с красным отверстием лежала на подушке элегантного французского кресла, другая — рядом с белыми рыбьими костями на мокром песке, на третьем рисунке я увидела колумбеллы, небрежно разбросанные по складкам ткани, похожей на тот арабский бурнус, который накануне вечером был На Кэтрин Дру.

Рисунки, сделанные Лейлой, взволновали меня, и мне вдруг захотелось узнать, что она чувствует по отношению к своему таланту, как собирается им распорядиться.

— Они прекрасны, — восхитилась я. — Спасибо, что показали их мне. Такой талант должен найти применение!

Алекс сложил рисунки и убрал их в сундук. А закрыв крышку и повесив ключ, скептически посмотрел на меня.

— Возможно, вы во что-то вторгаетесь

глубже, чем надо, мисс Аббот. Вероятно, в психологическую борьбу, которой лучше избежать.

Опять предостережение — на этот раз менее завуалированное, зато явно прозвучало желание лишить меня присутствия духа, а возможно, даже напугать. Все это мне не нравилось.

— Миссис Хампден говорила мне, что здесь все ополчились против моего присутствия, — призналась я. — Хотелось бы понять, почему. По-моему, заниматься с девочкой не так уж сложно.

— Вы и теперь, познакомившись со всеми нами, думаете, что вас пригласили сюда для того, чтобы заниматься с девочкой?

— Если честно, не понимаю, зачем я здесь! Когда вчера мы говорили с миссис Хампден, у нее, кажется, был в голове какой-то план. Но какой именно, ума не приложу. Но вы-то, по крайней мере, могли бы мне сказать, почему вас не устраивает мое присутствие?

— Я? — Он пожал плечами. — Я не в счет. Я ни во что не вмешиваюсь, да и вмешиваться не хочу!

Мне удалось поймать его на слове.

— Тогда, как нейтральное лицо, помогите мне разобраться во всем, что происходит в этом доме, понять, почему миссис Хампден хочет, чтобы я жила здесь, а мистер Дру не хочет.

Он рассеянно провел тонкими пальцами по столу, пока не наткнулся на пеструю, коричневато-белую раковину. Затем немного поиграл ею, нервно ощупывая чувствительными пальцами поверхность, как обычно делают люди, чем-то обеспокоенные. Городской лоск, казавшийся частью натуры Алекса Стэра, имел свой изъян.

Наконец он мне ответил:

— Миссис Хампден боится прошлого. Боится повторения истории. Кэтрин в юности отослали в школу, и результаты этого оказались ужасающими… Полагаю, в основном Мод тревожит то, что Лейле вне дома придется нелегко.

Я не сказала ему, что тетя Джанет сообщила мне о плачевных результатах обучения Кэтрин в школе, но я не могла понять, при чем тут Лейла.

— Не излишняя ли это предосторожность держать ее здесь? — спросила я. — По-моему, девочка нисколько не похожа на мать.

— Вероятно, — осторожно согласился он. — А забавно будет посмотреть, что произойдет, если вам дадут возможность вмешаться в эту заварушку.

— Вряд ли слово «забавно» тут уместно, — резко огрызнулась я.

Он положил раковину, которую все еще держал в руках.

— Что ж, если я не могу вас отговорить, остается только к вам присоединиться, — сказал он. — Вероятно, я помогу вам перевоспитать вашу подопечную. Но теперь простите, мне пора в город. Живите здесь столько, сколько хотите, мисс Аббот. Чувствуйте себя как дома.

Его последние слова прозвучали несколько издевательски. Когда он ушел, я вернулась к столу и вновь взяла в руки портрет пирата. Все-таки его или не его я видела на пляже вместе с Кэтрин? В одном, боюсь, Алекс абсолютно прав: я влезаю в нечто совершенно мне неведомое, неопределенное. А неопределенности с меня достаточно!

Я все еще рассматривала рисунок, когда в комнату вошла Эдит Стэр с большим подносом, полным мокрых раковин. Она остановилась и, нахмурившись, посмотрела на меня:

— А, вы здесь! А где девочка?