Колумбы российские
Шрифт:
В полную противоположность поведению Крузенштерна на корабле генерал Кошелев, войдя в покои Резанова, был очень почтителен, признавая в камергере особу, старшую в чине. Резанов был счастлив видеть Кошелева, так как с его приездом должен был решиться вопрос о поездке в Японию. А в добавление еще ко всем прочим неприятностям группа из пяти японцев, которых Резанов намеревался вернуть японскому правительству, страшно перессорилась. Источником ссоры, если не сказать вражды, был один из них, который за долгое время пребывания в России настолько обрусел,
Остальные японцы возненавидели Киселева и совершенно откровенно заявили ему, что они его прикончат на пути из Петропавловска в Японию. Японец стал умолять Резанова не брать его на корабль, где его ожидала верная смерть. Среди японцев уже не раз случались потасовки, и Киселеву сильно попадало от соотечественников, поэтому Резанов решил исключить его из списков экспедиции. На этом изменения в составе посольства не кончились. Академик Курляндцев покинул корабль в первый же день прибытия «Надежды» в Петропавловск. Как и Резанов, он поселился в одном из домиков порта и просил Резанова откомандировать его обратно в Петербург.
— Ноги моей больше не будет на этом корабле сумасшедших, — заявил он категорически. — Меня на «Надежду» и на аркане не затащите.
Не хотелось Резанову списывать академика, но он понимал его положение. Трудно было забыть то, что испытал Курляндцев во время путешествия. Неожиданно к камергеру явился и доктор Бринкин, врач экспедиции, и не менее решительно заявил, что тоже покидает корабль и намеревается немедленно же выехать в Петербург.
— Прошу содействия вашего превосходительства, — заявил он, — отправьте меня в Петербург вместе с нашим уважаемым академиком.
— Что же это такое, господа? Вся наша экспедиция разваливается. С кем же я поеду в Японию?
Тем не менее Резанов, скрепя сердце, согласился списать и Курляндцева, и доктора Бринкина. Мало того, он сам отдал приказ через майора Крупского подпоручику графу Толстому тоже приготовиться к отъезду в Россию. В нем, как члене посольства в Японию, Резанов больше не нуждался. Граф Толстой своим пьянством и грубостью на корабле превзошел всех. Наконец, с корабля был списан и француз Лe-Кабри, совсем уж неожиданно попавший на судно на Маркизовых островах.
3
Когда усталый и запыленный генерал Кошелев явился к Резанову, тот сперва любезно попросил его пойти к себе хорошенько отдохнуть с дороги, а разговор отложить на завтра, но генерал настаивал на своем:
— Нет, нет, ваше превосходительство, я уверен, только чрезвычайные обстоятельства заставили вас вызвать меня… Я чувствую, что произошло что-то очень серьезное и поэтому прошу, скажите — в чем дело? Что произошло?
— Ну если вы настаиваете, прошу садиться!..
И Резанов стал подробно
Всего ожидал губернатор, но услышанное превзошло все самые худшие его предположения. В первый момент он сидел в кресле, как остолбенелый. Затем хрипло произнес:
— Так это же бунт… оскорбление особы государя императора, которого вы представляете в этой экспедиции… под суд бунтовщика и его сообщников!..
Он вскочил и быстрыми шагами подошел к двери… потом повернулся к Резанову:
— Ваше превосходительство, я открываю немедленно же формальное следствие — и, если нужно, отправлю эту особу в Иркутск для отдания его под суд!..
Резанов поклонился.
Кошелев открыл дверь:
— Майор! — приказал он. — Сию минуту отправляйтесь на фрегат «Надежда» и передайте мой приказ капитан-лейтенанту Крузенштерну немедленно явиться ко мне сюда. Повторяю: немедленно!.. Да возьмите с собой двух солдат. А заартачится — привести его силой!
Майор Крупский оторопело смотрел на генерала, которого никогда не видел в таком экзальтированном состоянии.
— Привести силой? — пролепетал он.
— Да, вы, кажется, меня ясно слышали… заартачится — арестовать, и чтобы немедленно был здесь!
— Слушаюсь! — и Крупский заторопился на пристань.
Происшедшая потом сцена, вероятно, на всю жизнь осталась в памяти Крузенштерна. Ему даже не было предложено сесть. Генерал раскричался, обвинял его в бунте, назвал государственным преступником, оскорбившим священную особу государя не только поведением в отношении доверенного лица императора, но и насмешками, когда указы царя были показаны Крузенштерну в пути:
— Извольте, сударь, дать мне теперь ясное и подробное объяснение вашим поступкам — и если такового не последует, то вы будете отстранены от командования кораблем и немедленно отправлены под стражей в Иркутск для суда.
Оторопевший Крузенштерн невнятно пробормотал, что начальником экспедиции был назначен он, а не Резанов, но Кошелев сразу же его обрезал и заявил, что уже подробно ознакомился с указами императора и распоряжениями правления Российско-Американской компании.
— А вас я прошу объяснить ваше недостойное поведение в отношении его превосходительства как начальника экспедиции и посланника государя к японскому двору, а также действительного камергера двора его величества и особы в генеральском чине.
Перепуганный Крузенштерн понял, что он зашел слишком далеко, понял, что отдание под суд означает конец его военной карьеры. Со слезами на глазах он обратился к Резанову, сидевшему в стороне у стола, и стал просить его прощения и не давать хода дальнейшему следствию. Слезно обещал капитан, что ничего подобного больше не случится… Резанов не мог больше видеть этой унизительной картины и сдался, попросив Кошелева прекратить следствие, несмотря на протесты генерала, что поведение Крузенштерна превзошло все границы.