Коля пишет Оле, Оля пишет Коле
Шрифт:
Коля пишет Оле
Здравствуй, Оля!
Ты что-то перепутала: написала мой адрес, а в конверт вложила чужое письмо. Но я это не сразу заметил: сперва прочитал, а потом уж понял, что оно не мне. Я бы не стал читать чужое письмо, но так уж получилось.
В нем ты пишешь Феликсу, что накануне отъезда вы о чем-то поспорили. И что я должен помочь тебе выиграть этот спор. Но как же я могу помочь, если не знаю, о чем вы там поспорили.,
А в конце ты упоминаешь о каком-то Тимофее, с которым «все сложно». Ты пишешь, что очень любишь его… Я долго думал, кто такой Тимофей. У нас в школе я не знаю ни одного мальчишки с таким именем. Оно очень простое, но почему-то редко встречается.
Я в чужие секреты лезть не хочу. Но просто интересно: о чем вы поспорили? И кто такой Тимофей, с которым «все сложно»; и которого ты очень любишь?
Письмо я отдал Феликсу.
Он сказал, чтобы мы с Еремкиными завтра пришли к нему в штаб дружинников. Вот будет история!
А кто такой Тимофей?..
Оля пишет Коле
С нетерпением жду, Коля, твоего следующего письма,; Все время мне кажется, что в почтовый ящик что-то опускают, и я выскакиваю на лестницу. Как дальше с Еремкиными? Вернее сказать, с Анной Ильиничной? Это ведь самое важное.
Прости, что послала тебе чужое письмо. К твоему адресу я уже привыкла, а Феликсу пишу первый раз.
О чем мы поспорили с Феликсом, пока рассказать не могу. И о Тимофее тоже.:
Не обижайся, Коля. Со временем, может быть, все узнаешь.
Коля пишет Оле
Здравствуй, Оля!
Сегодня, когда мы четверо – Еремкины и я с Белкой – пришли в городской штаб дружинников, наш Феликс был уже там. Мы вошли, а он с очень важным и деловым видом продолжал писать. Только мельком взглянул на нас и сказал: «Подождите минутку, я очень занят…» Я прекрасно понимал, что Феликс мог бы и сразу начать разговор, но нужно было, как он сказал мне потом в школе, произвести на Еремкиных психическую атаку.
На стенах висели плакаты: «Хулиган – наш общий враг. Борись с ним!»
А потом еще зазвонил телефон, и Феликс стал говорить в трубку: «Задержанных доставляйте прямо в штаб! Пора навести там порядок!» И хоть Еремкиных никто в штаб не доставлял, но им, наверно, стало казаться, что и они тоже не сами пришли к Феликсу, а что их к нему «доставили».
Еремкины раньше никогда не видели нашего Феликса и поэтому все время разглядывали его пустой рукав и молча удивлялись, как он быстро пишет левой рукой.
– В борьбе с хулиганами пострадал? – тихо спросил меня Еремкин.
– Миной оторвало! – ответил я. Еремкин вздрогнул и передал это на ухо своей жене. И хоть беседа еще даже не началась, они оба, как мне показалось, под напором нашей психической атаки начали уже полегоньку отступать. Лица у них были покорные, робкие…
А ведь когда мы выходили из дома, Еремкин сказал своей жене: «Сейчас мы быстренько наведем в этом деле порядок!» Достал из кармана какой-то значок и прямо на улице прикрутил его к пиджаку. Я никак не мог разобрать, что на значке изображено и написано.
И спросил у Белки:
– Это что у него?
– Значок, – ответила она.
– Сам вижу. А за что такие выдают?
– Их не выдают, их в газетном киоске покупают. Там сколько угодно таких. Я знаю: мой братишка значки собирает…
В штабе Еремкин все время нервно теребил этот свой значок, словно хотел, чтобы Феликс обратил на него внимание. Но наш Феликс был в этот раз очень не похож на себя. Ведь всегда он бывает таким внимательным, вежливым, а тут положил трубку и, даже не глядя на Еремкиных, спросил:
– Вы по какому вопросу?
– По сугубо общественному! – ответил Еремкин.
– А точнее?
– Хотим вовремя подать вам сигнал!
– О чем?
– О том, что для детской комнаты, над которой шефствует этот самый… «Отряд Правдивых»…
– «Справедливых»! – поправил его Феликс.
– Да, да… вот именно… Мы хотели сказать, что для этой самой комнаты наша квартира никак не подойдет. Просто детей жалко! Все-таки они наше будущее…
– Почему их должно быть жалко? – удивленно спросил Феликс. – Я думаю, что «Отряд Справедливых» вносит разумное предложение. Городские организации вполне могут его поддержать!
– Видите ли, я уже объяснял… – снова начал Еремкин, теребя свой значок, купленный в газетном киоске. – Я уже объяснял, что детям там будет очень неудобно: входить прямо с улицы, через балкон…
– Ну, что вы! – успокоил его Феликс. – Дети так любят все необычное. Они так любят перелезать через заборы, через перила, через балконы… Мы, воспитатели, это прекрасно знаем. Вот давайте спросим у Коли… Тебе бы понравилось входить в комнату через балкон?
– Еще бы! Я бы давно уж и домой залезал через балкон, если бы не жил на четвертом этаже!
– Вот видите… Так что не волнуйтесь, пожалуйста.
– А места общественного пользования? – все тише и тише возражал Еремкин. – Как быть с ними? Ведь они не приспособлены…
– Дети будут ходить по очереди, по одному. Мы за этим проследим.
– Я понимаю всю важность непрестанного контроля над детьми, остающимися без надзора! – произнес Еремкин.
– Вот видите, как хорошо! – согласился наш Феликс. – Кажется, мы приходим к общему соглашению.
– И я понимаю, что мы, жители нового города, должны учитывать все сложности первого периода…
Я вспомнил твои, Оля, слова о том, что Еремкин очень любит произносить всякие правильные фразы. Он очень хочет, чтобы все кругом считали его сознательным и передовым.
– Но я еще не высказал своего главного аргумента против детской комнаты, воспитательное значение которой мне абсолютно ясно…
– Какой же это аргумент? – заинтересовался Феликс.
У него, как и у твоей мамы вчера, было такое серьезное лицо, что я все время с радостью думал: вот как, оказывается, взрослые могут иногда помогать нам в наших делах и даже в разных хитрых историях, если только мы затеваем что-нибудь справедливое, а не просто так балуемся от нечего делать.
– Видите ли, – вполголоса, будто собираясь сообщить какую-то тайну, начал Еремкин, – никому из вас, к сожалению, не известно, что эти две комнаты предназначались для одной семьи из нашего дома, которая живет в очень тяжелых условиях. Там трое детей…
– Да-а… – задумался Феликс. – Этого мы не знали. Но в то же время: там трое детей, а тут будут обеспечены постоянным вниманием десятки!
– Сколько… вы сказали? – тихо спросила Еремкина, впервые за всю беседу подавая свой голос.
Но муж ее уже собрался с силами и не пошел, а прямо-таки кинулся в бой за справедливость:
– Там, на пятом этаже, мучается в ужасающих условиях семья честных тружеников. Мать работает в школе, где учатся дети строителей. Она, таким образом, имеет самое непосредственное отношение к нашему дому, воздвигнутому специально для строителей и их семей. Две маленькие девочки… между прочим, двойняшки, мешают получить заочное образование отцу, потому что ему негде заниматься. Вы знаете, какое значение придают у нас сейчас заочному образованию! А старшая дочь заканчивает школу, она вот-вот должна выйти на широкую дорогу самостоятельной жизни… И в этот ответственный момент мы, общественность, должны прийти ей на помощь!
Еремкин, мне казалось, никогда не остановится. Но Феликс поднялся из-за стола во весь свой рост, и Еремкины сразу устремили глаза вверх, чтобы разглядеть: что он решил?
– Вот это кажется мне убедительным, – сказал Феликс. – Мы еще посовещаемся с городскими организациями, но зерно истины в ваших словах есть…
Каждый раз при словах «городские организации» Еремкины переглядывались.
– Городские организации, – сказал Еремкин, – не могут не посочувствовать положению этой семьи…
Белка за всю эту беседу вообще не произнесла ни звука. А когда прощалась со мной на углу, вдруг пришла в себя и воскликнула:
– Потрясающе! Потрясающе все получилось. Это, конечно, Оля все придумала, я понимаю. Довела свое дело до конца!
Я не стал рассказывать Белке, что еще сегодня утром, до уроков, обо всем договорился с Феликсом и что мы с ним составили план совместных действий. Сперва, правда, Феликс сомневался. Он говорил, что сам пойдет в жилищно-коммунальный отдел и все урегулирует, что Анне Ильиничне тут же, «без звука», как он сказал, выдадут ордер.
Но я убедил его, что будет гораздо лучше, если мы, ребята, сами победим Еремкиных, даже, может быть, чуть-чуть их перевоспитаем – и этим отблагодарим Анну Ильиничну за ее заботы обо всех нас. Феликс сказал:
– Ну что ж, попробуйте!
И вот я попробовал… Но Белка уверена, что все это придумала ты. Я не стал спорить. Какая разница, кто придумал. Лишь бы Еремкины не передумали!
Да, между прочим, я разыскал у нас в школе одного Тимофея. Он учится в седьмом классе… такой долговязый, на Рудика Горлова похож, потому что тоже сидел в разных классах по два года. Неужели ты его «очень любишь»? Нет, это, наверно, не тот Тимофей. Я просто так его разыскал, ради интереса.
Оле пишет не Коля
Дорогая Оля!
Наш старый дуб будет очень доволен: переписка с Колей тебя так увлекла, что ты адресуешь ему даже письма, предназначенные мне. Но поможет ли он тебе выиграть наше пари, в этом я не уверен. В этом по-прежнему сомневаюсь.
А как быть с Тимофеем? Может, сказать ему правду? Она ведь всегда лучше… Или еще подождать?
Прости за короткое письмо: дел, как всегда, по горло!
Оля пишет не Коле
Дорогой Феликс!
А я все-таки выиграю пари! И Коля мне в этом поможет. Уверена, как никогда: поможет!
Тимофею пока ничего рассказывать не надо. Я согласна: правда всегда лучше. Но говорить ее тоже, я думаю, нужно вовремя… А сейчас еще рано. Я, конечно, не могу распоряжаться. Но попросить тебя могу: не торопись, Феликс. Я что-нибудь придумаю.
Девиз, о котором ты говорил перед отъездом, я придумала. И вышила его золотыми нитками на красной материи. А дальше все будет так, как мы договорились…
Обо мне ты все знаешь от Коли. Привет нашим ребятам!
Коля пишет Оле
Здравствуй, Оля!
Сейчас ты очень удивишься. И даже, может быть, не поверишь мне. Тогда спроси у своей Белки, она тебе все подтвердит.
Вчера вечером я услышал сильный шум и звон на лестнице. Я выбежал на площадку и увидел такое, что сам еле-еле поверил: Еремкин тащил откуда-то сверху (потом уж я понял, что с пятого этажа) узел и таз, а сзади шла Анна Ильинична, тоже с узлами, очень смущенная, и приговаривала:
– Да ведь не уехали еще оттуда… Неудобно как-то получается: мама Олина еще там, а мы ей на голову со своими узлами!
– Ничего, ничего, – успокаивал вспотевший Еремкин. – Тут зевать нельзя. Надо занимать заранее! Я со своей соседкой (это, значит, с твоей мамой) уже договорился…
Увидев меня, Еремкин очень обрадовался и доложил, точно я был для него высоким начальством:
– Можете сообщить своему «Отряду Справедливых»: общественность дома помогает переселяться!
Мне даже стало немного жалко Еремкина: уж очень он был мокрый и отдышаться не мог.
– Подождите здесь! – скомандовал я.
И он, хоть не знал еще, в чем дело, сразу подчинился.
– Хорошо, подождем!
Я побежал во двор собирать ребят на помощь. Ребята играли в волейбол, и я попросил судью свистком прекратить игру. Сперва все стали кричать: «Что там такое? Не мог, что ли, подождать? Самый решающий момент!» Но я знал, что у наших волейболистов все моменты самые решающие, и поэтому не стал ждать. Когда же я объяснил, что гардеробщица Анна Ильинична переселяется, обе команды прямо в трусах и майках ринулись в подъезд.
К этому времени на площадке нашего этажа уже стояли и муж Анны Ильиничны с огромным сундуком, и дочка-десятиклассница с двумя корзинками.
Наша Нелька испуганно выглядывала из-за двери. Я для смеха позвал ее тоже, но она, ничего не говоря, показала на свои пальцы: пианисты должны очень беречь свои пальцы, и поэтому не должны делать ими ничего такого, что делают все нормальные люди.
Две волейбольные команды сразу превратились в команды носильщиков. Но только не всем, к сожалению, хватило вещей, разгорелся спор, кому нести, а кому нет, и некоторые даже обиделись. Еремкин, как дирижер, размахивал руками и руководил всем этим переселением: вот до чего испугался нашей детской комнаты! Но, конечно, он о ней ни разу вслух и не вспомнил, а все время делал вид, что заботится только об Анне Ильиничне.
Когда мы перетащили все
– Вот видите: у вас было пусто, все вещи в Заполярье уехали, а теперь, последние два дня до отъезда, вы как человек поживете – с мебелью.
Мама не возражала. И сразу так получилось, что это лично он, Еремкин, и Анне Ильиничне помог, и маме твоей доставил удовольствие.
Никто из ребят, кроме меня с Белкой, не знал, конечно, почему Еремкин так переменился, и про всю историю с детской комнатой никто ничего не знал, и поэтому ребята говорили между собой:
«Мы-то думали, что Еремкин совсем не такой, а он-то, оказывается, во-он какой!..» Еремкин улыбался во весь рот: ему нравилось казаться очень хорошим человеком. И я даже про себя подумал, что он посмотрит-посмотрит, как это приятно, и, может быть, станет таким на самом деле. Вдруг, а?.. Все может случиться!
А сегодня утром все мы, входя в школьную раздевалку, один за другим повторяли: «Поздравляем вас, Анна Ильинична, с новосельем!..» И Лева Звонцов даже к концу уроков выпустил «боевой листок» с огромным заголовком: «Анна Ильинична переехала!» И там нарисовали дружеский шарж, как ребята в трусиках и майках тащат по лестнице книжные шкафы, буфеты, телевизор и даже умывальник. Телевизора и умывальника у Анны Ильиничны, например, не было. Когда Леве сказали об этом, он объяснил: «Это не фотография, а рисунок! Художник имеет право на фантазию!» Никто, конечно, не стал возражать… Вот и все. Задание твое я выполнил.
Коля пишет Оле
Сегодня, Оля, я подошел к Левиному «боевому листку»: с заголовком «Анна Ильинична переехала!», и слышу, как наш школьный завхоз говорит:
«Вовремя мы насчет ордера похлопотали. Выиграли сражение! Оперативность проявили!»
Феликс стоял тут же, рядом, Я сразу к нему:
– Как это, говорю, они «выиграли сражение»? А мы что же, выходит, зря старались?
– И они тоже хлопотали, – ответил Феликс. – Да главное-то было в том, чтобы Еремкин не портил Анне Ильиничне нервы, чтобы он встретил ее, как самую дорогую гостью, прямо-таки с распростертыми объятиями. И вы этого добились!
Значит, теперь, Оля, я, наверно, уже могу вскрыть твою посылку. Она лежит и лежит на одном месте без всякого дела. А так бы польза какая-нибудь от нее была… Напиши: можно или нельзя?
Лева Звонцов объявил конкурс:, кто придумает новую радиоигру. И я ему вот что предложил: крикнуть по радио, чтобы все мальчишки или девчонки, которые носят одно и то же имя (ну, например, Вани, или Пети, или Нины) быстро прибежали в какое-нибудь определенное место. Сразу будет видно, каких имен у нас больше всего, а каких меньше. И еще будет ясно, какой Ваня или какая Нина ловчее и быстрее всех своих тезок, то есть кто прибежит самым первым.
Леве эта игра понравилась. И он предложил в мою честь собрать первыми на площадке, возле пожарного крана, всех наших школьных Николаев. Но я сказал, что все наши Коли на площадке просто не поместятся, и предложил, чтобы он для начала собрал лучше всех Тимофеев.
Лева удивился: «Почему, – говорит, – тебе нравятся именно Тимофеи? Странно! Это имя не такое уж типичное для нашего времени. Но раз ты придумал эту игру, я пойду тебе навстречу!» И объявил по радио. На площадку к пожарному крану примчался только один семиклассник Тимофей, который по два года в одном классе сидит. И еще пришел истопник дядя Тимофей, который очень перепугался, потому что не понял, зачем его так срочно вызывают к пожарному крану: думал, загорелось что-нибудь.
Это все я просто так сделал, ради интереса. А вообще-то какое мне дело, кого ты там очень любишь. Это твое дело, а не мое.
Оля пишет Коле
Дорогой Коля! Спасибо тебе за Анну Ильиничну. Большое спасибо!
Помнишь, Коля, у старого заветного дуба, когда Феликс давал нам задание переписываться, кто-то из ребят крикнул про тебя: «Да он же молчаливый, как сыч!» А Феликс ответил: «Вот, может, в письмах и разговорится!» Я вспомнила эти его слова, потому что они сбылись. Если бы не письма, я бы тебя так никогда и не узнала, всегда бы думала, что ты мрачный, злой, только с птицами умеешь быть ласковым. А ты, Колька, оказывается, очень веселый и остроумный… И выдумщик ты, оказывается! Изобретатель! Никто бы у нас в классе, я уверена, не смог так ловко выиграть сражение с Еремкиными. Да, если бы не это испытание и не письма, я бы тебя никогда как следует не разглядела.
А теперь я знаю, какой ты! И, вспоминая сейчас! о людях, к которым я когда-нибудь в жизни плохо относилась, я думаю: «А может быть, они были уж не такими плохими? Может, я просто не разглядела их как следует, не разобралась?»
Я так и о Вовке Артамонове подумала, которого здесь все просто по фамилии называют – Артамонов. Он хвалится, что его ребята очень боятся. И правда боятся, потому что он выше всех в классе и всех сильнее. Его и уважают тоже: за то, что хороший спортсмен и всю футбольную команду нашей школы на матчах вывозит. Лучший вратарь! Но не любит его никто… Вот я и решила с Артамоновым по душам побеседовать.
– Неужели, – стала я убеждать его, – это очень приятно, когда все тебя боятся? Разве не приятнее было бы, если б тебя все любили?
А он мне в ответ:
– Если захочу, то и полюбят!
– Это как же так? По приказу, что ли?
– Прикажу – и полюбят!
– Как же, – спрашиваю, – ты прикажешь?
«Любите меня все до одного, а то хуже будет!» – так, да?
– А ты думала? Так и прикажу!
Через полмесяца какой-то ответственный футбольный матч будет на кубок «Совета старых капитанов» (этот Совет шефствует над нашей школой), и вот Артамонов сказал мне вчера:
– Хочешь, я тебя со своей парты в два счета выселю?
– Это как же так? – спрашиваю.
– А очень просто! Скажу всем ребятам, что у меня от сидения с тобой рядом нервы портятся, что ты мне мешаешь к матчу готовиться. Что я из-за тебя буду «не в форме». Вот и все! Тебе еще бойкот всей школой объявят, если останешься… Уходи лучше сама. А то хуже будет!
Так что не на всех, Колька, беседы и письма действуют… Я, наверно, сумела бы поднять самых смелых ребят на бунт против Артамонова, но пока еще никого из них по-настоящему не узнала: в душе никак не могу расстаться со старыми друзьями, от которых уехала за тысячи километров.
Между прочим, мне на миг показалось, что ты с Урала, опередив мой приезд, сумел созвониться с Артамоновым или даже послал ему телеграмму: он с первого же дня стал, как и ты, называть меня Вороной… Хотя моя фамилия сама могла накаркать ему про это прозвище.
А посылку, Коля, пока вскрывать нельзя. Ты, конечно, очень хорошо выполнил мое задание. Даже слишком хорошо. И потому я хочу снова обратиться к тебе. Нет, уже не с заданием, а с одной просьбой. Очень большой… Я раньше даже и представить себе не могла, что когда-нибудь попрошу тебя об этом. Но теперь думаю, что лучше тебя, наверно, ее никто выполнить не сумеет. Только я еще немного должна подумать…
А посылку пока не вскрывай. В ней самой ведь нет ничего особенного, она только должна указать тебе дорогу к большому сюрпризу. Если же ты поторопишься и откроешь ее раньше времени, она ничего тебе не укажет. Не понимаешь, да? Все поймешь, когда выполнишь еще и мою просьбу…
Тогда уж ты наверняка заслужишь то, что тебя ожидает! И спор мы с тобой выиграем тоже наверняка. Подожди еще немного.
Коля пишет Оле
Ничего я не понял. Как это посылка может «указать путь»? И как мы с тобой можем вместе выиграть спор, если я ни с кем не спорил?
Скорей напиши про эту свою просьбу. А то я просто больше терпеть не могу!
Оля пишет Коле
Дорогой Коля!
В этом письме я подробно напишу тебе о своей просьбе…
Но сначала скажу о другом.; Знаешь, я вдруг подумала, что твои последние письма совсем на письма не похожи. Если сложить все три письма, в которых ты рассказал мне про переселение Анны Ильиничны, то получится целая повесть.
Я, по крайней мере, ждала каждого твоего письма с таким нетерпением, с каким ждут очередной номер журнала, когда печатается увлекательная повесть с продолжением, или, пожалуй, я ждала с еще большим нетерпением, потому что ты мне рассказывал не о выдуманных событиях, а о самых настоящих, которые только вчера на самом деле происходили, и о людях, которых я лично знаю.
Сейчас, Коля, меня зовут на первый этаж, в рукавичную мастерскую, которую я сама организовала. Это как-то неожиданно произошло… Пришел к нам в класс старший вожатый, бравый такой паренек, и спрашивает:
– А ты, новенькая, что умеешь?
Ответить нужно было, потому что на меня все уставились, и Артамонов уже стал потихоньку ухмыляться. Тогда я взяла и выпалила:
– Вязать умею!..
Артамонов только этого и ждал.
– Свяжи платок моей бабушке! – насмешливо пробурчал он.
И многие его подпевалы загоготали. Тогда старший вожатый сказал:
– Зачем платок бабушке? Может, лучше рукавицы рыбакам?,
Он не случайно о рыбаках вспомнил: вся школа шефствует над рыбным портом. Мальчишки даже помогают бочки сколачивать, работают на консервном заводе, а драмкружок выступает с концертами в портовом клубе.
А мы вот теперь будем вязать рукавицы для моряков, которые несут вахту прямо в открытом море. Море здесь, Коля, очень холодное… Ну, а для рыбаков будем шить непромокаемые брезентовые рукавицы. Только не простые, а немного утепленные. Девчонки так и рвутся в мастерскую. А один местный. Лева Звонцов (такие в каждой школе есть), уже и стихи сочинил:
Попросим наших мастерицСвязать побольше рукавиц,Рукавиц наивысшего сорта,Для нашего рыбного порта!Ты, Коля, знаешь наш уральский мороз – сухой, обжигающий. А тут еще холоднее… И воздух влажный, тяжелый какой-то от сырости. Так что наши рукавицы, я думаю, пригодятся!
Коля пишет не Оле
Школа № 3. Шестой класс "В". Владимиру Артамонову (лично).
Берегись, Артамонов! Наш всевидящий и всеслышащий «Отряд Справедливых» зорко следит за каждым твоим шагом. Хоть находимся мы на Урале, но и в вашем городе у нас всюду расставлены «Посты Справедливости». Знай это и трепещи мелкой дрожью!
Нам известен каждый твой шаг. Хочешь проверить? Пожалуйста! Ты – самый длинный в классе. Самое любимое твое выражение: «А то хуже будет!» Ты считаешься лучшим вратарем в школе, потому что остальные вратари еще хуже тебя.
Но знай, Артамонов, что, если ты еще хоть один раз назовешь свою соседку по парте Олю Воронец Вороной, мы дадим такой удар по твоим «воротам», что это уж будет верный гол!
Знай, Артамонов, что мы все стоим за спиной у Оли Воронец, которая была нашим командиром. Мы все ее друзья и защитники! А за твоей спиной никто не стоит – тебя просто все боятся…
С этого самого дня, с этого самого часа, с этой самой минуты ты, Артамонов, должен умолять Олю Воронец, чтобы она никогда не покидала твоей парты. И чтобы никогда не пересаживалась ближе к доске, где, как нам стало известно, тоже есть одно свободное место. И чтобы не вязала платок для твоей бабушки, а вязала рукавицы для рыбаков!
Никто и никогда не должен знать об этом тайном письме. Разорви его немедленно. Или лучше сожги! Но сначала выучи наизусть! А если узнает о нем Оля Воронец, мы будем мстить тебе вечно!
Берегись, Артамонов! Мы следим за тобой!