Колыбель
Шрифт:
Его величество обернулся, и Денису стало не до забавных ассоциаций.
Они были рядом. Двигались шагах в двадцати позади, все плотнеющим строем. Маршалы, министры и наложницы в одном строю. Молча, не сводя с него глаз.
Дальше двигался как при плавании на боку, взгляд то вперед, то назад, старался, чтобы дистанция не сократилась до опасного размера. Чтобы можно было рвануть вперед, если внезапно бросятся.
Тропа была узкая, и одновременно по ней могло двигаться не более двух человек. Лицо убудского народа являли собой Йорик и Янгус. Второй–то
Медленное молчаливое отступление продолжилось.
Миновали развилку, вот уже и последний поворот жертвенной тропы. Немая, но не неподвижная сцена.
Встали.
До ближайших вытянутых к его величеству рук метра три. Они не спешат, потому что уверены, что никуда эта говорящая удивительные вещи голова теперь уж не денется.
Денису вдруг стало весело.
Они думают, что он в ловушке?! А он плевать на них на всех хотел, дикари.
— Я плевать на вас всех хотел, убудские морды!
Долго красоваться они ему в этом гордом положении не дали, бросились, так что Денис лишь успел развернуться и броситься к спасительной помойке, не пытаясь сохранить даже равновесие.
— Хрен вам, бараны, я все отменяю, все! Вы нищие, все!
Еще шаг, и он полетел в темноту жертвенника с мыслью: в одной давильне всех калеча!..
……………………………………………………………………………………………………….
— Что это такое, Денис? С кем ты разговаривал?
— Слушай, Гильгамеш, ну что за голос, я каждый раз вздрагиваю, особенно если внезапно, голова гудит, да еще и эхо в пещере… Не подкрадывайся.
— Я услышал совсем новый звук и прибежал. Кто тут?
— Никого тут нет. Это телефон. Вот нашептал каких–то глупостей и выключился.
— Что такое телефон?
— Как тебе сказать…
— Чистой правдой, не лги мне, сам знаешь…
— Знаю, знаю, я просто как раз и думаю, как тебе сказать правду и чтобы ты понял.
— Начинаешь смеяться надо мной? Не надо, Денис.
— Да упаси боже, как бы я посмел, над своим спасителем и благодетелем, да еще с такими кулаками. Это прибор, или, говоря другим словом, устройство. Через него люди разговаривают друг с другом, когда они далеко друг от друга. Иногда очень далеко. В другой стране. Понимаешь?
— Да, это легко понять. Еще одна ваша полезная выдумка. Если у вас есть лодки, быстрые без паруса и весел, и даже летающие с людьми по небу, можно оказаться и телефону.
— Ты мне веришь?
— Почему так боязливо спрашиваешь? Верю. Я всегда знаю, когда ты мне врешь. И ты единственный, кто может врать мне. Это так интересно и сразу понятно. Но ты еще не договорил про телефон. Ты так держишь его, как будто он тебя удивил.
— Ты угадал, Гильгамеш. Помнишь,
— И в чем дело?
— Обычно когда тебе, то есть мне, звонят по телефону, ты, в общем, знаешь, откуда звонят и кто, а вот с этим прибором–устройством все чуть не так. Звонят, но кто и откуда, понять нельзя. Сначала хоть по–русски или по–английски говорили психи на той стороне, а потом пошли языки неизвестные. Да и не звонят они, потому что телефон–то мертвый, не светится у него панель, а голос идет. Извини, что я в технические детали ухожу…
— Ничего–ничего, я все важное понимаю.
— Ну, если понимаешь, то я тебе вот еще что скажу: у меня такое впечатление, что на меня выходят время от времени участники спиритических сеансов, это когда духов с того света вызывают — у вас такое, в Уруке, практиковалось? Ну, до твоего отплытия?
— Не знаю, что такое Урук, но всем хочется узнать про тот свет, про тех, кто ушел, как им там. Только телефонов таких у нас нет.
— Да и у нас, может быть, всего один. Случайно встроилась моя «нокия» в какую–то электронно–мистическую схему, и через нее происходит утечка спиритических разговоров… Если бы только не эти языки…
— А что тебе эти языки?
— Архаикой, древностью тянет, гортанные, хрипучие звуки… Если бы это не было невозможно, я подумал бы, что это из средневекового Магриба ко мне пробиваются или арамеи библейские, а не…
— Почему, думаешь, невозможно?
— Ну, что невозможно, того обычно не бывает.
— А ты здесь много видел такого, что обычно бывает? Ладно, давай выпьем.
— Правильно, а то ум за разум заходит уже в сорок первый раз. Это ты хорошо придумал — устроить такое жертвоприношение, чтобы самогон сам собой делался.
— Не сразу, не сразу. Это только в моем рассказе все так легко и разом устроилось. Гильгамешу, как ты меня называешь, пришлось поработать, и не только мозгами.
— О–о–ох, хорошо упала. На сливовицу похожа. А-ах, не сразу, говоришь? А почему не сразу?
— Вот ты как глотнешь, сразу начинаешь мыслями скакать. Не привык ты еще, не спеши, постепенно втягивайся. Так благодатнее, проверено.
— Да я просто уточняю картину. Ты пристал сюда после бури, а тут…
— А тут эти стадами бродят. Мой плот волной, что до неба, — в щепки… Упал я на песок, встал, увидел, что один, совсем один, и заплакал. Это я тебе уже рассказывал. Дикари мне принесли плоды. Они добрые.
— Не утверждал бы так безапелляционно.
— Сам виноват.
— Признаю.
— А вот теперь еще по одной. И медленно. И не наскакивай сразу с вопросами. Я отвечу. А ты верь. Я врать не могу, потому что презираю.
— Закусить надо. Дай мне яблочко.
— Это не яблочко, но на. Жуй. Человек не может один, он скучает и гибнет. И я обучил дикарей языку.
— Кстати, что это за язык? Шумерский?
— Наш язык. У нас все так говорят.
— Шу–мерзкий.
— Ты сейчас что–то непонятное добавил в речь.