Колыбельная для брата (сборник)
Шрифт:
— Не султан ты, а девичий пастух, — заявил Петька.
Я сказал, что он клизма и голова у него редькой вверх.
Петька перестал вытряхивать из-за ворота опилки и сообщил, что сейчас покажет мне «редьку».
— Покажи лучше мне, — вмешался Быпа и неторопливо расправил плечи. — А то Владька маленький, а ты вон какая оглобля.
— Ничего, Быпа. Я с ним сам, — сказал я.
Дыркнаб велел нам кончать перепалку и спросил, будем мы, в конце концов, играть или нет. Мы сказали,
Только Быпа отказался:
— У меня меча нет и щита. Я пока зрителем буду.
Майка и Манярка тоже были зрителями. Манярка — по молодости лет, а Майка сама так захотела. Последние дни она опять стала появляться в пестром нарядном платье, похожем на парашют, аккуратно причесанная и даже иногда с бантом. Я уже подумывал, не влюбиться ли снова.
— Я буду Валерия Мессала, — сказала Майка. — Буду сидеть и болеть за Спартака.
— Ух и достанется тебе, когда будет восстание! — злорадно сказал Петька.
— За что? — возмутился Марик. — Она же возлюбленная Спартака!
— Ну и что? Будем мы, что ли, разбираться? Как бросимся! Она ведь все равно рабовладелиха!
— Не «рабовладелиха», а «рабовладыня», — сказал Дыркнаб. — Я вот тебе брошусь.
Он отказался быть Спартаком, хотя мы его заранее выбрали.
— Кто смелее всех будет драться, тот и Спартак. Ясно?
И началась битва!
Мы сошлись шеренга на шеренгу, подняв подошвами тучу опилок. Я увидел перед собой щит Дыркнаба с нарисованным драконом, ударил по нему своим щитом, отбил чей-то меч…
Небо стало темно-красным, в голове взорвалась горячая бомба, и я оказался на земле.
Когда небо снова стало синим, я почувствовал, что меня поднимают за плечи, и сел. В голове гудело, как в нашей железной бочке, когда Дыркнаб бьет по ней колотушкой. Из носа густыми струями лилась на жестяной нагрудник темная кровь.
Меня снова положили. Манярка притащила воды. Намочили чью-то рубашку, положили на лицо. Помню, что я подчинялся, даже не стараясь ничего понять и без всякого страха.
Кровь постепенно унялась. С нагрудника стерли красные пятна. Я снова сел и лишь тогда узнал, что случилось.
Толька, дравшийся рядом со мной, замахнулся на Вовчика Сазанова. Широко замахнулся. И в этом замахе, отбросив руку назад, рубанул мне мечом по переносице.
Сейчас он стоял такой виноватый, каким я его никогда не видел.
— Это он нарочно, — заявил Петька Лапин. — Он с Владькой драться боится, а отомстить охота.
— Что вы, ребята… — сказал Толька и тихо заплакал.
— По-моему, это исключается, — сказал Марик. — Не мог он нарочно.
— Не мог, — сказал я. — Не реви, Толька.
— Если бы нарочно, я бы ему… — сурово заметил Быпа.
— Не
— Здорово болит? — спросила Майка.
Я покачал головой. Болело не сильно, только я чувствовал, что переносица стремительно распухает.
Стали обсуждать, что делать. Одни говорили, что надо пойти домой и полежать. Другие утверждали, что домой идти не надо: мама перепугается, а может быть всем еще и попадет за такую игру.
Гул в голове прошел, и я почувствовал себя героем. Я был ранен в гладиаторской битве! И мне хотелось быть героем до конца. Я заявил, что лежать не собираюсь а лучше всем нам пойти искупаться, раз уж сражение пока не получилось. От купания все раны заживают.
Предложение моментально приняли.
— Только домой сбегаю, скажу, что на реку иду.
— Ты что? — изумился Дыркнаб. — Все еще не очухался? Тебя же из дома не выпустят больше!
— Выпустят. Меня мама никогда не держит.
— Ты на свой нос посмотри, — сказала Майка.
Я не мог посмотреть на свой нос. Кроме того, у нас с мамой была железная договоренность: если иду купаться, должен предупредить. Впрочем, я надеялся, что мама ушла к знакомым, и я просто оставлю ей записку.
— Вы идите, — твердо сказал я. — Подождите меня у кино, где часы. До шести. Я приду, вот увидите.
Недавно гудок в депо просигналил половину шестого, и у меня было минут двадцать.
— Не придешь ведь, — грустно сказал Быпа.
Во мне все еще играл геройский дух. Я взял за концы свой меч и с размаху перешиб о колено (меч был с трещиной от удара о Дыркнабов щит, и я его не жалел).
Ногу я отбил здорово, но гордо выпрямился и поднял в руках обломки.
— Вот! Честное спартаковское, что приду!
Мне казалось, что так давали клятву гладиаторы.
Смотрите, я пришел!
Мама была дома. Она с кем-то разговаривала, это я услышал еще за дверью.
Сначала я решил, что у нас Сергей Эдуардович: он иногда заходил. Но нет, голос у собеседника был незнакомый.
До меня донесся конец фразы:
— …наверно, стал еще больше похож. Почти взрослый, как Виктор.
Что еще за Виктор? Кто на кого похож?
— Конечно, — сказала мама. — Хотя, по правде говоря, Виктора я не очень помню. То есть помню, как он голубей гонял, как играл с моей дочерью, а вот представить лицо, голос уже трудно…
— Да… — со вздохом сказал собеседник. — А я вот уже не забуду…
— Еще бы… — откликнулась мама.
Подслушивать нехорошо. Но ведь я и не подслушивал нарочно. Я просто стоял перед дверью и боялся ошеломить маму видом своего носа.