Колыбельная для брата (сборник)
Шрифт:
Потом он пополз к железнодорожному мосту, вы-ждал момент и трахнул кулаками по концу дощечки, под которую был подложен кубик.
Дощечка другим концом вздыбила стиральную доску. Вагоны взлетели в воздух.
Дзынь! Трах! Ба-бам!
– Ура! Огонь!!
– Tax! Tax! Tax!
– Ды-ды-ды-ды…
Больше всех старался Гарик. Он мстил судьбе за свою недавнюю роль немецкого машиниста. Теперь он был партизан и палил из воображаемого пулемета так, будто лента с патронами была длиной в километр…
В разгар стрельбы пришла веселая мама. И ничуть
Алька и Гарик ушли, когда за окнами начал синеть вечер. А когда совсем стемнело, пришли взрослые гости: Алькина мама, тетя Аня Романевская с патефоном и Иван Константинович.
Иван Константинович подарил Севке суконную пилотку и новенькую, пахнущую кожей офицерскую сумку. С разными клапанами и гнездами для карандашей, с целлулоидным планшетом для карты. Севка обнял сумку и обалдел от счастья.
– Мне ее только что в училище выдали, – объяснил Иван Константинович. – А я решил, что дослужу со старой, я к ней привык.
– А вам не попадет? – опасливо поинтересовался Севка. – Сумка-то казенная.
Иван Константинович засмеялся:
– Как-нибудь выкручусь. Всё равно мне скоро уезжать. Насовсем.
Сразу всё сделалось другим. Не праздничным.
– Насовсем? – прошептал Севка.
– Да, к своим, Севушка. В Пензу.
– Демобилизовали? – упавшим голосом спросил Севка.
– Нет, пока переводят туда на службу. Но, думаю, скоро совсем уволят.
Ну и хорошо. Чего расстраиваться? Иван Константинович поедет к жене и дочке, он так давно этого ждал. Радоваться надо… Севка вздохнул. Не получалось радоваться.
Взрослые сели за стол. Поставили закуски. Усадили и Севку – все-таки именно он сегодня главный. Но у Севки уже не было именинного настроения. Видимо, он слишком долго и бурно веселился сегодня. Завод праздничной пружины кончился. А тут еще Иван Константинович со своей новостью про отъезд…
Севка тихо спросил:
– Иван Константинович, можно я посижу в вашей комнате?
Тот сразу понял Севку. Кивнул:
– Посиди. Конечно…
Севка забрал с собой сумку, Алькину тетрадь и карандаш. Он решил, что самое время записать все свои стихи. Это гораздо лучше, чем сидеть и слушать взрослые разговоры.
В комнате Ивана Константиновича всё было так знакомо… Койка под солдатским одеялом, покрытый газетами стол, машинка, на которой печатали договор о дуэли (ох, стыдно вспоминать). Шинель в углу. Полки из некрашеных досок, а на них военные непонятные учебники… Скоро ничего этого не будет, в комнату въедут незнакомые жильцы. А Иван Константинович окажется далеко-далеко, и, наверно, они с Севкой никогда не встретятся.
Где-то в Пензе есть счастливая девчонка, она будет говорить Ивану Константиновичу «папа».
А Севка никому говорить так не будет. Что поделаешь, война. У кого-то папы вернулись, у кого-то нет.
«Мой папа не вернулся с моря, – грустно и спокойно подумал Севка. – Наверно, он все-таки не
«Прощай, свободная стихия… Мой папа не вернулся с моря…»
Севка достал из сумки тетрадь и карандаш.
В открытую дверь через коридор долетали веселые голоса. Потом заиграл патефон. «Рио-Рита»…
Севка притворил дверь.
Мой папа не вернулся с моря, Он навсегда погиб в воде…Нет, немного не так надо сказать. Надо, что он на войне был. А то получается, что просто купался…
Мой папа не вернулся с моря, Он на войне погиб в воде. Прощай, свободная стихия, Ему не плавать уж нигде…Севка перебрался со стула на койку Ивана Константиновича. Устроил тетрадку на подушке…
Мама несколько раз приоткрывала дверь, но, увидев, что Севка занят делом, не тревожила его. А когда гости разошлись и мама с Иваном Константиновичем пришли за Севкой, он спал. Скинул валенки и свернулся калачиком на одеяле, подложив под себя раскрытую тетрадку.
Иван Константинович осторожно взял Севку на руки. Тот не проснулся. Мама подняла тетрадь. На первой странице она увидела восемь строчек. По-следние четыре были такие:
Но я всё жду, что он вернется И постучит тихонько в дом. Он мне и маме улыбнется, И мы с ним в море поплывем.Мама вздохнула и показала стихи Ивану Константиновичу.
Тихо и почему-то виновато Иван Константинович сказал:
– Всё ждет…
Но он ошибался. Севка не ждал. Уже не ждал. И стихи он написал без надежды. Просто как печальную сказку. Он этими стихами попрощался с папой. Навсегда. Не поплывет он с папой в море. В самом деле пора понять, что таких чудес не бывает. Не маленький, девять лет уже, а не восемь. Вернее, девять будет завтра, но какое значение имеет один день…
БРЕМЯ СЛАВЫ
В конце февраля подули теплые пасмурные ветры. С крыш закапало, хотя солнце укрывалось за косматыми облаками. Взрослые говорили:
– Еще не весна, это оттепель.
Но в первые дни марта облака убежали куда-то, солнце засверкало изо всех сил, и стало еще теплее. Это была уже, без сомнения, настоящая весна.
Севка шел из школы и сочинял стихи, чтобы подарить их маме к празднику «Женский день».
У заборов снег растаял, Нам уж лень сидеть за партой, Прилетели птичьи стаи В мамин день Восьмого марта.