Колыбельная для жертвы
Шрифт:
Сказать по правде, большая часть Олдкасла ночью выглядит лучше.
А затем в небе вспыхнул золотой шлейф. Один… Два… Три… БАХ! Сверкающая сфера из красных огней разукрасила ночное небо, отчетливо высветив пару напоминающих могильные плиты многоэтажек и заливая их кровью.
Картинка стала медленно угасать, и вскоре все снова погрузилось во мрак.
У моего плеча возникла Элис:
– Вторую неделю запускают. В смысле, я, как всякий нормальный человек, люблю фейерверки, но уже целая неделя прошла после Ночи костров, и как только солнце
Еще один фейерверк рассыпался синими и зелеными искрами. Перемена цвета ничего не улучшила.
Она протянула мне чашку чая:
– Знаешь, может быть, стоит поговорить о том, что случилось с Кети и Паркером, сейчас ты на свободе, и здесь ты в безопасности, и тебе не надо беспокоиться о том, что тебя могут записывать, или что какие-то люди…
– Расскажи мне о Клэр Янг.
Элис замолчала. Закусила губу. Села на один из складных стульев:
– Ее мать во всем винит себя. Мы не стали информировать общественность, но она под постоянным наблюдением из-за попытки суицида. Дважды пыталась, правда, ее…
– Нет, не о ее матери. Клэр.
– Хорошо. Клэр. – Элис скрестила ноги. – Совершенно очевидно, что она по всем признакам соответствует прежним жертвам Потрошителя – медицинская сестра, лет двадцати пяти, и выглядит очень… способной к зачатию.
Чай был горячий и сладкий, как будто Элис подумала, что я страдаю от нервных приступов.
– Если это он, значит, он все еще охотится в районе больницы. Есть что-нибудь с камер видеонаблюдения?
– Клэр так и не дошла до работы. Насколько мы можем предположить, она не ушла дальше Хортон-роуд. Очень надеемся, что завтра нам принесут пленки с камер видеонаблюдения из этого района.
Я повернулся к окну. Еще один зловещий красный глаз взорвался над многоэтажками.
– Так это он?
– А-а… – Пауза. – Все зависит от того, что случится завтра. Суперинтендант Несс полагает, что это не он. Суперинтендант Найт думает, что это он. А Медведь сидит на заборе и ждет, когда мы сможем осмотреть тело и ознакомиться с уликами.
– Так вот почему мы здесь – установить, вернулся он или нет?
– Нет, мы здесь потому, что детектив-суперинтендант Джейкобсон – человек необычный. Он хочет, чтобы наша Специальная экспертная группа по ведению следствия и оценке его результатов стала постоянно действующей. Для него это пробный шар.
Я задернул шторы. Повернулся спиной к внешнему миру:
– Так… какие у тебя видеодиски есть?
– Нет, ты послушай меня – мы будем с этим бороться! – Она останавливается, перехватывает ручку спортивной сумки и смотрит вверх на темно-серый потолок. Волосы у нее цвета полированной меди, россыпь веснушек на щеках и на носу. Хорошенькая.
Над ее головой щелкает и жужжит флуоресцентная трубка, которая никак не может загореться, отбрасывая стробоскопические тени по всему подземному паркингу.
Совсем неподходящее место
Ее дыхание туманным плюмажем стоит над головой.
– Мы не можем позволить им скомпрометировать лечение пациента только ради того, чтобы сэкономить несколько жалких фунтов.
Да, точно. Потому что именно так это работает.
Некто на другом конце линии что-то говорит в ответ, и она останавливается на минуту, окруженная раздолбанными машинами, припаркованными жалкими рядами из вмятин и облупившейся краски. Вздергивает подбородок:
– Нет, это совершенно неприемлемо.
И тут вступает музыка – скрипки, – низко и медленно, отмечая время ее шагами, пока она идет к своей машине – древнему «рено-клио», одно крыло которого цветом отличается от других.
– Не беспокойся, мы заставим их пожалеть о том дне, когда они решили, что люди не заслуживают самоуважения. Мы будем…
Между аккуратно выщипанных бровей появляется морщина. Ее глаза – яркий сапфир в кольце океанской синевы.
Что-то не так с пассажирским окном ее машины. Вместо того чтобы быть матовым от засохшей дорожной грязи, оно зияет черной дырой в обрамлении маленьких кубиков разбитого ударопрочного стекла.
Она заглядывает внутрь. От стереомагнитолы остался лишь пучок разноцветных проводов, торчащих из отверстия, в котором магнитола обычно находилась.
– Боже ты мой!
Крышка мобильника со стуком захлопывается, и трубка запихивается обратно в карман. Затем она подходит к багажнику и швыряет внутрь спортивную сумку.
Откуда-то из-за спины доносится звук шагов, эхом отдающийся под потолком, и она останавливается, замерев, дрожащая и настороженная. Еще одно малооплачиваемое ничтожество, направляющееся к своей дерьмовой машине, чтобы поехать обратно в свою дерьмовую квартиру после дерьмового дня, проведенного на дерьмовой работе.
Скрипки звучат мрачнее, сопровождаемые минорным аккордом фортепиано.
Она копается в своей сумочке и вытаскивает из нее звякнувшую связку ключей, больше подходящую тюремному офицеру, чем медицинской сестре. Перебирает ее в пальцах и роняет на сырой бетон. Из-под машины доносятся звук удара и бряцанье.
Звук шагов становится громче.
Она бросает сумочку на капот и, скорчившись, протягивает руку в маслянистую темноту под проржавевшим брюхом «клио», и ищет, ищет…
Шаги останавливаются прямо за ее спиной.
Драматический фортепианный аккорд.
Она застывает, не дотянувшись до ключей.
Кто-то за ее спиной откашливается.
Она тянет руку к ключам, хватает, зажимает их в пальцах, как кастет, и, резко повернувшись, прислоняется спиной к водительской двери…
На нее хмуро смотрит мужчина – большое квадратное лицо, модная щетина.