Колыбельная тьмы мертвецов
Шрифт:
Как же мне этого не хватает.
Как только мы проходим через главные ворота Соколинска, я улавливаю знакомый и родной запах моря: солёный, прохладный и свободный. Меня тут же одолевают воспоминания о тех годах, что я счастливо жил в городе, даже не подозревая, что через несколько лет его настигнет страшная беда в лице Сирин. То было беззаботное детство, сменившееся мраком взросления.
– А ну стоять! – страж, охраняющий вход на кладбище, при звуке наших шагов очухивается ото сна и мигом выпрямляет спину. – Кто идёт?
– То же самое у нечисти будешь спрашивать? – бесцветным тоном говорю я, выгнув бровь.
– Да как ты смеешь дерзить
Больше ничего не говоря, страж пропускает нас вперёд – на кладбище – и вновь встаёт на пост. В каждом городе Великомира стражи также дежурят рядом с кладбищами, ибо в могилах могут лежать и те, чей срок не подошёл, а смерть их случилась преждевременно. Такие восстают из земли, но уже в виде нечисти, жаждущей свежей крови. Да и некоторых тварей закопанные кости не оставляют равнодушными. Многие упыри, ещё будучи одиночками, заглядывают на кладбища в поисках для себя могилы и пристанища. Волколаки же как раз приходят именно за костями: выигрывает их волчья натура, жаждущая что-либо погрызть. Поэтому стражи и стоят на кладбищах ночью, внимательно следя за покоем мёртвых.
Дорогу до нужных могил я знаю. Стражей хоронят крайне редко, их тела всегда сжигают, чтобы борец с нечистью сам не стал тварью, в сражении с которой и отдал жизнь. Поэтому голубцы18 стражей отличаются от остальных: на них всегда выцарапан солнечный крест. Но четыре могилы, которые стоят в ряд и рядом с которыми я опускаюсь на колени, абсолютно пусты.
Мне не позволили похоронить погибших товарищей. Я даже не видел, как сжигают их тела, потому как на меня одели кандалы и посадили под замок до суда. Когда же меня оправдали и освободили, я лично воздвигнул голубцы на кладбище Соколинска и вырыл могилы. Я бы сделал это в родных поселениях друзей, но все они были родом из деревень, а там никому нет дела до охраны кладбищ. Да и не везде эти кладбища есть. А пустые могилы притягивают к себе нечисть, поэтому я решил не рисковать и не навлекать беду.
– Давно не виделись, ребята, – произношу я скрипящим голосом. Сглатываю ком и продолжаю: – Простите, что опоздал. Возникли некоторые дела… Не важнее встречи с вами, но ничего сделать я не смог. Снова.
Сжимаю подол кафтана, пытаясь справиться с тем, что происходит внутри. На самом деле там холодно. Тихо. Пусто. И больно до безумного крика. Перед глазами вмиг всплывают картины прошлого, что нахлынули на меня ещё когда я вошёл в родной город. Такие же яркие. Такие же сильные. Такие же болезненные.
Я вижу лицо каждого товарища. Чувствую их горячую кровь на своих руках. Слышу, как они пытаются дозваться до меня, верят, что мне ещё можно помочь, хотя сами нуждаются в большей помощи. Наши мечи скрещиваются. До сих пор помню те бесчисленные лязги, от которых сыпались искры.
Помню, как мои руки, сжимающие меч, ловко им орудовали, пробивая каждую защиту, что ставили мои друзья. Помню, как они умоляли меня, помню каждое их слово. Помню, как они кричали моё имя, веря, что я их слышу и в следующую секунду брошу меч.
Я их слышал. Но меч не опустил.
Помню, как сопротивлялся. Как кричал внутри, когда кровь моих друзей оказывалась на мне. Как бился с оковами, что сдерживали меня, когда я оказался среди трупов своих товарищей.
Я был слабее тех чар, что пленили меня. Не мог их разорвать, как бы того
И кровью одной твари, что сгубила более тысячи людей.
Я бы хотел, чтобы ко всей этой крови добавилась ещё одна: моя. Но это невозможно.
– Два года прошло, – между тем произношу я. – Любой бы смирился. Вы бы точно сказали мне отпустить всё это, – горько усмехаюсь. – Но я не могу. И не хочу. Я не позволю себе этого сделать. И простите меня. Если бы не я, вы бы ещё столько прожили, столько бы всего увидели.
Не знаю, подошёл ли срок моих друзей в тот день. Я стараюсь как можно меньше об этом думать. С одной стороны, если они должны были умереть в тот момент, когда моим разумом управляла Сирин, то значит, им было суждено пасть от моей руки. А от этого осознания не становится легче. С другой – если их срок не подошёл, то они могли жить ещё десяток лет или больше. А от этих мыслей только хуже.
Оглядываю могилы друзей: голубцы немного покосились, деревянные крыши покрылись трещинами, а кресты поржавели. По сравнению с другими захоронениями, могилы моих друзей могут показаться нелепыми, грязными и неопрятными. Я редко бываю в родном городе, и не всегда удаётся проведать друзей. А больше ухаживать за их могилами некому.
Могилы – некая привилегия для знатных господ, богатых бояр и влиятельных людей. Конечно, обычные люди могут похоронить своих близких, но земля, отведённая на кладбище, для них слишком дорога. Поэтому бедняки нередко устанавливают голубцы рядом со своими домами или вовсе закапывают тела в лесу, как-либо помечая места захоронений. Знать же может позволить приобрести себе место на кладбище задолго до смерти. Многие куски земли пустуют как раз по этой причине: они принадлежат ещё живым людям.
От богато расписанных голубцов, принадлежащих знатным семьям, становится не по себе. Захоронения обильно украшены золотом, а крыши изрезаны в искусных витиеватых узорах. Невозможно сказать, какая из могил выглядит вычурней и пышней. Лишь складывается впечатление, что люди зачем-то борются между собой, пытаясь выяснить, чьё захоронение богаче, пестрее и краше. Каждый хочет как-то выделиться среди других. Даже если речь идёт о кладбище, где все в равной степени закопаны в землю.
Четыре могилы стражей среди остальных кажутся мне уголком простоты и естественности. Голубцы я вырезал сам, крепил к земле собственными руками, рыл могилы самостоятельно, а затем опускал в землю вещи, что были дороги моим друзьям, и вновь закапывал, бережливо притаптывая землю.
– Я кое-что вам принёс, – говорю я после затянувшегося молчания, повисшего в воздухе угнетающим облаком. – Вацлав, – я поворачиваюсь к первому голубцу – самому широкому и высокому. Таким же был Вацлав: крепким, сильным и бесстрашным. Ничто не могло его сломить и заставить сдаться. Но всё же его взгляд потух, когда я рассёк грудь Вацлава мечом. – Что бы я не принёс тебе, ты всё равно будешь этому рад, – губы сами дёргаются в слабой, но искренней улыбке. – Но я-то знаю, чему ты будешь рад больше всего, – открываю дорожную сумку и достаю небольшой тряпичный свёрток. Развернув его, я кладу круглый пряник у могилы Вацлава. – Прости, больше принести не смог. Кухарка и так чуть меня не прибила, когда я один стащил. Еле убежал от неё.