Колыбельная
Шрифт:
Слава Богу, думаю я. Она снова пишет.
Я кидаю ключи на столик у двери, наклоняюсь и возле моей ноги поднимаю скомканный лист, затем расправляю его по дороге в кухню. У мамы много предрассудков, связанных с ее работой, она печатает только на старой потрепанной пишущей машинке, которую она протащила через всю страну, когда работала фрилансером и писала статьи о музыке для газеты в Сан Франциско. Машинка шумная и выглядит так, словно осталась со времен «Пони-экспресс» [3] . Еще у нее есть навороченный брендовый компьютер, но его она использует исключительно для раскладывания пасьянсов.
3
Небольшая
В правом верхнем углу страницы, что у меня в руках, стоит номер А1, и начало весьма типично для моей матери.
Мелани всегда относилась к тому виду женщин, которые любили бросать вызов. В своей карьере, любви, душе она находила вещи, которые заставляли ее бороться, проверяли ее решимость, делали победу желанной. Войдя в отель Плаза холодным ноябрьским днем, она стащила с головы шарф и отряхнулась от дождя. Встреча с Броком Доббином не входила в ее планы. Она не видела его после Праги, когда они расстались так же скверно, как начали встречаться. Но теперь, год спустя, когда до ее свадьбы осталось совсем немного, он вернулся в город. И она здесь, чтобы встретиться с ним. В этот раз она победит.
Она была
Она была... что дальше? После последнего слова только чернильное пятно, растекшееся до места, где лист был вырван из машинки.
Я продолжаю собирать листы с отвергнутыми вариантами, сжимая их в руке. Они не слишком различаются.
В одном, под номером IIА, действие происходит не в Нью-Йорке, в другом - Брок Доббин становится Доком Броббином, затем снова все меняется обратно. Вроде бы небольшие детали, но моей матери всегда нужно время, чтобы войти в колею. Но как только ей это удается - берегись. Она закончила свою последнюю книгу за три с половиной недели, и это был достаточно толстый толмут, чтобы им можно было придерживать дверь.
Звуки музыки и пишущей машинки становятся громче, когда я вхожу в кухню, где мой брат Крис гладит себе рубашку на столе. Солонку с перечницей и держатель для салфеток он передвинул на самый край.
– Хэй, - говорит он, убирая волосы с лица. Утюг шипит, когда он его поднимает, затем брат приглаживает край воротничка, сильно надавливая.
– Ну и как долго она это делает?
– спрашиваю я, достаю мусорное ведро из-под раковины и выбрасываю туда листки.
Он пожимает плечами, выпуская пар из утюга и разминая пальцы.
– Пару часов, как мне кажется.
Я выглядываю из-за него, через столовую прямиком на веранду, где могу наблюдать свою мать, сгорбившуюся над печатной машинкой. Рядом с ней стоит свеча. Мама усиленно работает. Всегда странно наблюдать за ней. Она уходит в себя и всем телом набрасывается на свою работу, словно иначе нужные слова не придут на ум достаточно быстро.
И она будет часами продолжать в том же духе, пока наконец не появится с судорогой в пальцах, больной спиной и пятьюдесятью страницами, которых будет достаточно, чтобы удовлетворить на время редактора из Нью-Йорка.
Я сажусь за стол и просматриваю кипу почты, скопившуюся у миски с фруктами, в то время как Крис переворачивает рубашку и плавно проводит утюгом по манжете. Он очень медленно гладит, это я к тому, что я бы давно уже запарилась, неспособная просто стоять все то время, что у него уходит на глажку воротничка. Единственная вещь, которую я ненавижу наблюдать, кроме той, когда кто-то делает что-то неправильно, это когда кто-то делает что-то медленно.
– Сегодня важный вечер?
–
– У Джениффер Энн званый ужин, - отвечает он.
– Он полуофициальный.
– Полуофициальный?
– Это значит, - медленно произносит он, все еще концентрируясь: - никаких джинсов, никаких спортивных курток. Галстуки необязательно. Как-то так.
Я закатываю глаза. Еще шесть месяцев назад мой брат был неспособен отличить официальный стиль, не говоря уж об неофициальном.
Десятью месяцами ранее, на его двадцать первый день рождения, его поймали за продажу травки. В любом случае, это было не первое его столкновение с законом: во время учебы в средней школе у него было несколько взломов с проникновением и без (с признанием вины), одно вождение в нетрезвом виде (отпустили) и одно хранение незаконных веществ (общественные работы и большой штраф, но он чудом избежал неприятностей). Но после того как его поймали на вечеринке, он некоторое время провел в тюрьме.
Всего каких-то три месяца, но этого было достаточно, чтобы он взялся за ум и нашел работу в местном Джиффи Люб [4] , где ему встретилась Дженнифер Энн - она пригнала свой «Сатурн» для техосмотра после тридцатитысячного пробега [5] .
По словам моей матери, Дженнифер Энн была «произведением искусства», и это значило, что она не боялась нас и ее не заботило, в курсе ли мы этого. Она была невысокой девушкой с длинными светлыми волосами, аккуратно уложенными - и хоть нам и трудно это признать - за шесть месяцев она преобразила брата так, как нам не удалось за двадцать один год. Она заставила его лучше одеваться, усерднее работать и грамотно говорить, используя такие выражения, как «налаживание связей», «многозадачность» и «полуофициальный». Она работала на ресепшене у группы врачей, но относила себя к «специалисту по офису». У Дженнифер Энн любая вещь выглядела лучше, чем была на самом деле. Недавно я слышала, как она описывает работу Криса как «эксперта в области многоуровневого покрытия автомобилей», словно работать в Джиффи Люб все равно что возглавлять НАСА.
4
Автосервис.
5
Nestle RAISINETS - изюм, покрытый шоколадом
Теперь Крис поднимает рубашку со стола и держит ее, слегка потряхивая, в то время как из комнаты снова раздается звон пишущей машинки.
– Что думаешь?
– Выглядит неплохо, - говорю я.
– Хотя ты пропустил большую складку на рукаве.
Он смотрит на нее, затем вздыхает.
– Это чертовски тяжело, - отвечает он, снова раскладывая рубашку на столе.
– Не понимаю, почему людей так это волнует.
– А я не понимаю, почему это волнует тебя, - говорю я.
– С каких это пор тебя заботят складки на одежде? Ты же привык считать, что если на тебе трусы, то ты уже одет.
– Мило, - он строит мне гримасу.
– Ты все равно не поймешь.
– О да, верно. Простите меня, я и забыла, что Вы самый умный.
Он разглаживает рубашку и даже не смотрит в мою сторону.
– Я имел в виду, - медленно произносит он: - что для этого тебе нужно познать, каково это - делать что-либо хорошее для кого-либо еще. Безвозмездно. По любви.
– Ох, Господи, - говорю я.
– Именно так.
Он снова поднимает рубашку. Все еще есть складки, но в этот раз я не собираюсь ему их показывать.