Колыма
Шрифт:
Женщина сидела на кровати, голая и ко всему безразличная, и ее кожа была покрыта мурашками. Она курила сигарету, на кончике которой изгибался длинный столбик пепла, и Малыш некстати подумал: а не упадет ли пепел прямо ей на грудь? Но она стряхнула его на пол и лениво поинтересовалась, чего он ждет, после чего кивнула на низ его живота. Он завозился с ремнем, расстегнул его, но потом тут же застегнул снова, заявив, что не хочет заниматься с ней сексом и она может оставить деньги себе, при условии, что не станет ничего рассказывать остальным. Женщина пожала плечами и сказала ему, чтобы присаживался, подождал пять минут и проваливал на все четыре стороны: дескать, все
Услышав чьи-то шаги, Малыш резко обернулся и выхватил нож. Но кто-то вывернул ему руку, разжал пальцы и вырвал лезвие. Закрыв нож, Фраерша вернула его Малышу и через его плечо заглянула в камеру.
— Она красивая, правда?
Малыш ничего не ответил. Фраерша внимательно посмотрела на него сверху вниз.
— Нечасто кому-нибудь удается подобраться к тебе незамеченным, Малыш.
— Я следил за пленницей.
— Следил?
Он покраснел. Фраерша обняла его за плечи и добавила:
— Я хочу, чтобы на следующее дело она пошла вместе с тобой.
Малыш поднял на нее глаза.
— Пленница?
— Называй ее по имени.
— Зоя?
— У нее больше причин ненавидеть чекистов, чем у всех остальных. Они убили ее родителей.
— Она не умеет драться. Она будет только мешать. Она — всего лишь девчонка.
— Когда-то и я была всего лишь девчонкой.
— Ты — совсем другая.
— И она тоже.
— Она может попытаться удрать. Или позвать на помощь.
— Почему бы тебе не спросить об этом у нее самой? Она нас слышит.
Воцарилось молчание. Фраерша крикнула в келью:
— Я знаю, что ты уже проснулась.
Зоя села на матрасе, повернулась к ним и подала голос:
— А я и не говорила, что сплю.
— Ты — храбрая девочка, и у меня есть для тебя предложение. Хочешь пойти вместе с Малышом на дело?
Зоя уставилась на них, широко раскрыв глаза.
— Какое дело?
Фраерша ответила:
— Нужно убить чекиста.
Колыма Лагерь № 57
Тот же день
Обе вышки обрушились, превратившись в груду пылающих обломков. Доски и бревна прогорели, оставив после себя груду тлеющих алых углей, по которым изредка пробегали языки пламени. В ночное небо взвивались струйки дыма, унося с собой прах по меньшей мере восьмерых караульных, и их последним земным деянием стала попытка хоть на мгновение затмить звезды, прежде чем рассеяться по безжизненной белой равнине. Мертвые охранники лагеря, погибшие за пределами огненной ловушки, в которую превратились вышки, остались лежать там, где упали. Одно тело свисало из окна. Ярость, с какой с ним расправились, заставляла предположить, что охранник отличался особой жестокостью: преследуемый рассвирепевшими узниками, он был пойман, избит и заколот, когда пытался выбраться наружу через окно. Его труп так и оставили свисать с подоконника, как флаг новой империи.
Уцелевших охранников и прочий персонал лагеря, всего около пятидесяти человек, согнали в центр административной зоны. Многие были ранены. У них не было одеял, им отказали в медицинской помощи, и они сидели прямо на снегу, но их неудобства ничуть не волновали заключенных, сполна усвоивших уроки холодного безразличия
Насколько он мог судить, мятеж возглавили сразу три лидера, чей авторитет сложился в крошечных микрокосмах их жилых бараков. У каждого из них имелась своя, четко очерченная группа поддержки. Одним из предводителей был Лазарь. К числу его сторонников относились заключенные постарше, арестованные интеллектуалы и квалифицированные рабочие — шахматисты, так сказать. Вторым лидером оказался симпатичный молодой человек атлетического сложения, похоже, фабричный рабочий — короче, настоящий советский человек, тем не менее заключенный. Его последователи были моложе — люди действия. Третьим лидером был вор. На вид около сорока лет, с холодными узкими глазами и акульей улыбкой, обнажавшей неровные зубы, он уже завладел тулупом начальника лагеря. Тот был ему слишком велик, и полы его волочились по снегу. За ним пошли остальные уголовники: карманники, грабители и убийцы. Три группы, представленные своими лидерами, придерживающимися противоположных точек зрения. Споры и разногласия возникли почти мгновенно. Лазарь, мнение которого озвучивал рыжеволосый Георгий, призывал к осторожности и порядку:
— Нужно выставить часовых, а вдоль периметра расположить посты вооруженной охраны. — После многих лет практики Георгий мог говорить почти одновременно с Лазарем. — Более того, мы должны собрать и распределить запасы продовольствия. Нельзя позволить ситуации выйти из-под контроля.
Рабочий с квадратным подбородком, словно сошедший с пропагандистского плаката, громко выразил свое несогласие:
— Мы имеем право взять себе столько продовольствия и выпивки, сколько сможем заполучить, в качестве компенсации за утраченный заработок и в награду за отвоеванную свободу!
Вор в оленьем тулупе выдвинул одно-единственное требование:
— После целой жизни по строгому распорядку людям надо позволить неповиновение.
Была еще и четвертая группа узников, точнее говоря, сообщество, не признававшее никаких лидеров. Опьяненные свободой, они метались по лагерю, словно взбесившиеся лошади, вбегали в бараки и тут же выскакивали наружу, рылись в кладовых и каптерках, оглашая воздух нечленораздельными радостными воплями: то ли они сошли с ума из-за кровопролития, то ли были полоумными изначально и теперь дали выход своему безумию. Кое-кто уже спал в мягких постелях охранников: для них свобода заключалась в возможности закрыть глаза, когда они чувствовали усталость. Остальные добрались до запасов морфия или водки своих бывших мучителей. Смеясь, эти мужчины отрезали витки колючей проволоки, из которых плели украшения или венки, а затем надевали их на голову охранникам, издевательски величая их «сыновьями Божьими», а потом в шутку предлагая:
— Распять уродов!
Глядя на анархию, в которую все глубже погружался лагерь, Лазарь настойчиво шептал что-то на ухо Георгию, который переводил:
— Мы должны срочно взять съестные припасы под охрану, потому что голодному человеку нельзя есть сразу много, иначе он умрет. Нужно прекратить кромсать колючую проволоку. Она — наша защита от войск, которые обязательно прибудут усмирять нас. Об абсолютной свободе не может быть и речи. Мы просто не выживем.
Судя по сдержанной реакции вора в оленьем тулупе, наиболее ценная добыча уже была благополучно разграблена, а его соратники наложили лапу на б'oльшую часть припасов.