Колючая Арктика
Шрифт:
На Сергея Щеглова Сергей Гаранин злится больше всего — это ж надо, прожить столько лет на Севере, побывать — и не однажды! — на самом Северном полюсе и… не оставить бабе полновесной сберегательной книжки!..
Сергей Гаранин неожиданно улыбнулся: "А вот с металлоломом я здорово придумал!"
— А если еще ходку сделать!
— Какую ходку? — встрепенулась Зина. — Не надо, Сереженька, над нами и так смеются.
— Тебе бы лишь бы ляпнуть! На всех груза там не хватит! Из десяти машин девять порожняком возвращаются, — злится Сергей, — все не так просто, как тебе кажется.
— Ты же порожняком не возвращаешься.
— Так
Зина обнимает Гаранина, пытается повернуть его лицом к себе.
— Бог с ним, с этим грузом! Что, нам денег не хватает? Я же тоже неплохо зарабатываю.
Сергей Гаранин осторожно высвобождается из объятий.
— Устал я. Спи. Ничего-то ты не понимаешь…
Временами Гаранину казалось, что Зина прикидывается простушкой — это пока не расписаны! — а там, кошечка покажет коготочки! Он не мог себе представить, чтобы женщина не интересовалась дензнаками — ведь это сколько же необходимо грошей на юбки, блузки, шпильки!? С ума сойти можно!.. Вот Насима, та точно рассчитала: у местного писателя вышла толстая книжка в Якутске и эта же книжка в «Роман-газете». В двух номерах!.. Даже представить себе трудно, какую гору денег огребет этот местный туземец?!" Но З.И. Щеглова — не Насима Нуршина. Присматриваясь, Сергей Гаранин заметил: слова у Зины не расходятся с делом. И нет под словами Зины ни второго плана, ни подводного течения. Такая была она и такая есть сейчас. И такая она вполне устраивала того Сергея, Сергея Щеглова, который печально смотрит со стены на свое бывшее супружеское ложе.
Тот Сергей для Гаранина как бы и не существовал никогда. Он не видел его живым и не воспринимал живым. И уважения к мертвому у него не было: дурак! Бросился в Колыму спасать какого-то мальчишку и утонул. Утонул, оставив бабу с носом — на сберкнижке у летчика Сергея Щеглова было всего ничего — месячный заработок полярного летчика.
"Нет, расписываться погодим!" — подумал Сергей Гаранин.
— Сереж?
— А-а?
— Я тебя люблю, Сереженька.
— Спи…
— У нас с тобою все есть, Сережа. Все, все!..
Действительно, все есть: ковры на стенах и на полу, цветной телевизор, холодильник, тряпок полный гардероб… Машины нет? Так будет! Все-таки, заработки на Крайнем Севере неплохие, а они еще совсем не старые люди.
Зина говорит об этом Сергею. Он фырчит от этих разговоров, ловит глазами фотографию Сергея.
— Может, кому и нравится с голой жопой над Колымой летать! Лично мне это не подходит.
Зина пытается надуться, все-таки оскорбляют того Сережу.
Но Гаранин — захотелось человеку! — запечатывает ей рот поцелуем, прижимает к себе, обдавая жаром сильного мужского тела и она вжимается в него, забывая обо всем на свете.
— Я люблю тебя, Сереженька, я тебя люблю очень и очень…
ИГРЫ ВЗРОСЛЫХ ЛЮДЕЙ
"ЛИ" готовили к полёту. Из его металлического чрева вытаскивали бревно за бревном, высвобождая самолёт полностью. Неожиданно этим же бортом собрались лететь директор совхоза Сайвасов и парторг Татаев. Если директор совхоза укладывался в авианорму — семьдесят пять килограммов живого веса! — то партийный деятель Татаев явно тянул на двойную. Да и Фарли Моуэт был не один, а с женою и переводчиком и вся эта могучая тройка весила не менее двух центнеров! Да ещё Рытхэу, Курилов, Кучаев!.. Нет, определённо, брёвнам в самолёте делать было нечего! Из восемнадцати осталось два. Вместо
Но кто считается в далекой Арктике с этими законами! И первыми нарушают эти законы те, кто их и сочиняет!
"ЛИ" вырулил на белое полотно Колымы — зимний аэродром! — оторвался от льда и взял курс на Андрюшкино. Лёту — два часа!
Самолёт набрал высоту и дымы Черского исчезли.
Максим Кучаев припал к иллюминатору — нравилась ему тундра с высоты птичьего полёта! Зрелище необъятного пространства волновало его всегда, хотя в эти минуты из круглого оконца «ЛИ», летящего над облаками, ничего нельзя было рассмотреть… А самолёт взбирался всё выше и выше…
Показалось солнце. На земле его давно не видели — с наступлением полярной ночи оно давно исчезло с горизонта! — а отсюда, с высоты, видно: багровый шар, подсвечивая далёкие синие горы-облака и спрятавшись за них, словно принайтован к земле и никак не может отрваться.
Светило, несмотря на свой солнечный блеск, выглядит угрюмым, рассерженным, холодным… И тундра, — когда солнце исчезло, а самолёт выбился из-за облаков! — выглядела не настоящей. Картинкой, которую изобразил художник. На этой картинке просматривалось белесое пространство с блюдечками озёр, вмёрзших в землю, ровненькое до невидимого горизонта пространство, извилистая лента промёрзшей Колымы со множеством ответлений…Ни деревца, ни кустике не было на той картине… А где те кочки и неровности, за которые цеплялся Максим Кучаев, когда его нарты взлетали вверх и сам он оказывался на жестком колючем снегу!?.
Впереди что-то зачернело и чернота стала расширяться на глазах, охватывая огромное пространство.
— К Андрюшкино подлетаем? — спросил Кучаев, повернувшись к Курилову.
Кучаеву показалось, что внизу — домики. Что он различает оленей в упряжках и собак, приткнувшихся у входа в тордохи!
Сайвасов отрицательео покачал головою:
— Олежки! Дикие олежки!
"ЛИ" спустился так низко, что даже Кучаев увидел что «чернота» в движении — волнистая линия изгибалась, стараясь убежать подальше от гула самолёта и от тени распластанной на земле и спинам оленей.
Курилов прищурился и в этот миг стал похожим на большинство своих попутчиков. Поначалу Максиму Кучаеву вообще казалось, что многочисленные лица малых народностей похожи друг на друга — сплошная однотипная морда!
Позднее признаются два писателя друг другу, что несмотря на свойственные им наблюдательность, так ошибались!..
Отставая от самолёта и уходя в сторону, колебалась чёрная волнистая линия — подальше, подальше от шума винтов! Подальше, подальше от человека, производящего этот шум!
— Красотища! — не удержался Кучаев и тут же спохватился.
Что-то сказал не так! Увидел, как сжались губы директора совхоза:
— После такой красотищи, тундра лишается ягеля. Дикие олени — беспощадные истребители ресурсов земли. Их надо время от времени отстреливать как класс! — жестко заключил Сайвасов.
Фарли Моуэт прислушался, попросил перевести. Поняв, о чём речь, покивал головою — знак согласия. Добавил:
— Дикие олени — соперники домашних. Я бы заметил, хитрые, коварные и умные соперники. Стоит зазеваться пастухам — уведут дикари в дали неоглядные всю женскую половину стада! — и Фарли подмигнул своей молоденькой жене Клер.