Колючка
Шрифт:
– Почему?
– Война пришла в его страну и забрала почти весь королевский дом. С тех пор Семья вырождается. Истощается сила их крови, хотя некоторые винят во всем проклятие. – Мать пристально смотрит на меня. – Но я бы не обманывалась. Их король вовсе не слаб и не глуп, и проклятия не ложатся на потомков.
– Знаю, – говорю я, однако ответ матери не помог мне в поисках правды. Несмотря на свои пугающе мертвые глаза, чародейка едва ли настолько стара.
– И не надейся, что стражи приставлены к тебе только ради безопасности. Они доложат обо всем, что ты делаешь и говоришь. Так же будет и в Менайе – следить будут если не солдаты,
– Понимаю, – отвечаю я тонким голосом.
– Точно? Этот союз зависит от тебя. Если ты не справишься, то поставишь под удар наши земли, обречешь нас на войну. Если Менайя нападет… – мать изящно пожимает плечами, – можно не надеяться на победу. Ты это понимаешь.
Я киваю.
– Вот и славно. Значит, поймешь и почему я решила помочь тебе.
– Помочь? – повторяю я озадаченно.
Мать улыбается лениво, по-кошачьи:
– Да. Жизненно важно, чтобы принц принял тебя и пожелал поддерживать в первые трудные месяцы. Ты слишком глупа, чтобы добиться этого самой. Посему я обратилась к нашим западным соседям с просьбой о помощи колдуна, что живет на их землях. И прошедшей ночью нам прислали ответ. – Она поворачивается к смежной двери и зовет громким голосом: – Господин Эфрин! Будьте любезны войти.
К нам приехал колдун? Я делаю шаг к матери:
– Что все это значит? О чем именно вы его попросили?
На моей памяти колдун к нам приезжал лишь однажды, когда я была маленькой. Зачаровывал камни, еще долго потом светившие ровным сиянием, и даже как-то утром заскочил на кухню и наложил чары на печь, так что еще два года никогда не пригорал хлеб. Но я понимаю, что сейчас – особенно после нотаций о моей глупости – затевается что-то совсем не столь безобидное. Мать хочет, чтобы заклятие наложили на меня.
Она вздыхает:
– Помолчи же, дитя, не позорься.
А в комнату уже заходит высокий худой человек с сединой в волосах. На нем богатые дворянские одежды – камзол, чулки и лаковые туфли. На шее висит кулон с рубином, чуть светящимся изнутри. Колдовской амулет, вместилище силы, которую выпустят в урочный час. Такой же, как был у чародейки на пальце, только огня в разы меньше.
– Моя королева, – склоняет голову гость. – Принцесса.
Я тоже кланяюсь, заставляя себя не бросать взгляд на мать. Все равно она не обратит на меня внимания.
– Боюсь, у нас мало времени, мой друг. – Королева протягивает ему приготовленный кошелек. – Мы будем крайне признательны, если вы произнесете заклятие немедля.
– Разумеется, – отвечает колдун, принимая кошелек и отходя к столу.
– Какое заклятие? – тихонько спрашиваю я у матери. – Скажите!
Колдун бросает на нас короткий взгляд, кривит губы в усмешке и отворачивается к кошельку.
– Смотри и увидишь, – отрезает мать, присоединяясь к нему у стола. Из кошелька появляется квадратик белого шелка, не больше носового платка размером. Колдун готовит иглу, блестящую золотом в свете ламп, и берет руку матери в свою. Быстрым коротким движением прокалывает ей подушечку пальца. Едва первая капля крови падает и растекается по шелку, начинает петь чары:
Кровь сердца, алая капля,СобериВолна дурноты накатывает и отступает. Я шатаюсь и налетаю на край кресла, из которого поднялась мать. Провожу рукой по лицу, стирая липкий пот.
– Что произошло? – дрожащим голосом требую я ответа.
– Благодарю вас, господин, – говорит мать колдуну, забирая сложенный шелк. Колдун склоняет голову, что-то бормочет и покидает комнату, не взглянув на меня.
– Матушка!
Она прячет платочек обратно в кошелек.
– Мне казалось, все очевидно, Алирра. Колдун Эфрин завязал мои знания и любовь к тебе на кровь. Когда вы с принцем встретитесь, улучи момент и обмакни это в его напиток – любой бокал вина подойдет. Скорее всего, случая придется ждать пару недель. Никто не должен тебя увидеть, особенно он сам.
– Для чего это?
– Он лишь узнает обо всем, что я о тебе знаю, и о том немногом, что я в тебе люблю.
Я мотаю головой, будто могу отказаться от ее слов, будто мне совсем не больно снова слышать, что мать меня не любит. Но больно по-прежнему.
Она хмурится и объясняет дальше, как будто я совсем бестолковая и ничего не поняла:
– Так он станет предан тебе, ничего лучшего мне не сделать. Если хоть немного полюбит – будет защищать. Если получше узнает – сможет учитывать слабости и по возможности ограждать от придворных уловок. – Она протягивает мне кошелек: – Береги это. Я спущусь к тебе через несколько минут.
– Матушка! – В голосе моем сквозит горечь.
– Оставь меня, дитя.
Нет, не нужна мне больше ее любовь. Я вскидываю голову:
– Что значила последняя строка? О силе?
– А что, по-твоему, она могла значить? Я вложила сюда ту силу, что дарую тебе. Поэтому не смей терять платок.
– Но зачем разделять эту силу с принцем? Мне ведь нужна будет вся, что есть.
Мать презрительно фыркает:
– Ты слаба, как капля воды. Но если вы будете связаны, ты сможешь черпать его силу. Только на это и надежда. А теперь иди.
Глава 5
Я стою рядом с братом возле главных дверей дома под молчаливым надзором квадры за спиной. В досрочном отъезде есть и что-то хорошее – я сбегу от брата раньше, чем он наконец отыщет возможность пробраться мимо моей охраны.
Мы молча ждем появления матери. Брат опускает голову, щурится от яркого утреннего солнца и не пытается со мной заговаривать. Пожалуй, сегодня я даже рада его привычке напиваться.
– Пойдемте, – командует мать, не останавливаясь. Мы следом за ней выходим на крыльцо, двор под нами весь заполнен лордами и прислугой, а готовый к путешествию отряд ждет в середине. Мать желает мне здоровья и счастья и так громко умоляет меня писать почаще, что ее точно слышат все до последнего слуги. Я приседаю в реверансе, брат сопровождает меня вниз по лестнице к карете, но замедляет шаг, когда конюший выводит нам навстречу белого жеребца.