Команч в октябре
Шрифт:
А сигналь и трезвонь, и бибикай!
Пусть ладонь твоя вспомнит ключи
с инвентарной тяжёлою биркой
и трёхзначные двери весны,
нам доступные с пол-оборота…
Я хожу от стены до стены.
Что на улице белое, что там?
Снег-пластун – поперёк мостовой...
Завтра утром ты сядешь ошую
и сейчас же мне скажешь, что свой,
даже если тебя не спрошу я.
5 февраля 2012
Бахрома
Встречал
кивал, лицо сводило от улыбки…
У скатерти он дёргал бахрому
и делал вид, что пьян, не вяжет лыка:
из разговора часто выпадал,
плутал босой, как в старости писатель –
всё, впрочем, за столом. Куда, куда,
куда уйдёшь?! Вернут. Назад усадят…
А в детстве запрещали трогать скатерть,
косички заплетать из бахромы…
Он ел блины и знал: тоска накатит,
и вспоминал, как он, как я, как мы…
И становился временно счастливым,
и тост произносился невпопад.
Коньяк
пах мокрым дубом, черносливом,
весной,
виной,
отсутствием преград.
28 февраля 2012
Здесь, на кухне
Ах, пане-панове, тепла нет ни на грош!
На кухне разруха, здесь будут менять проводку.
Идут разговоры про кабель, щиток, розетки…
Здесь в рюмки цветного стекла наливают водки,
чтоб выпить за праздник, придуманный Кларой Цеткин.
В химической колбе на кухне стоят тюльпаны –
им всё любопытно – ах, как они тянут шеи!
Тепла не хватает, как прежде, панове-пане,
не той мы породы, чтоб сделать ремонт дешевле.
На кухне гуляет компания разночинцев –
осколки разбитой семьи, три цветные рюмки…
Ты был бы здесь кстати – без галстука, в старых джинсах –
вот в этой усушке-утруске, чуть-чуть угрюмке.
Ты стал бы таким же и ложку топил в варенье,
спускал капиталы, не гладил шнурки ботинок…
Осталось каких-то два месяца до сирени.
И я заказала на кухню цветной светильник.
9 марта 2012
Переход
Послушай, ты помнишь, как всё началось?
Одни разговоры, и тяга, и злость.
Решение вместе не быть никогда,
бегущая с неба по крышам вода.
Мы знали, конечно: встречаться нельзя,
нельзя посмотреть нам друг другу в глаза,
сцепиться
Мы знали – тогда ни за грош пропадём.
Сказав: «Никогда!», испугались настолько,
что вечером тем же сидели за столиком.
«Пьёшь кофе со сливками? С сахаром? Без?»
И музыка нам подыграла с небес…
И жизнь запетляла – зигзаги, изгиб.
Мы плавали-знаем, мы вышли из рыб…
Мы думали: «Ладно, единственный раз!».
Но в небе крутили шарманку для нас.
И эта шарманка, приманка, блесна,
нам кровь будоражила, словно весна.
Крючок поцелуя срывался с губы.
Мы рыбы, мы рыбы, но мы не рабы.
Крючок поцелуя впивался в губу,
и прочь табунами бежали табу,
и тело взлетало куда-то наверх.
О, нет, я не рыба! Уже человек.
Ты снова моей не касался руки,
ты снова пытался надеть плавники,
залезть в чешую, чтобы заводь и гладь…
Но больше не мог под водой выдыхать.
Шарманка поёт про тебя и меня,
а нам не назвать даже точного дня,
когда под осенние шелесты лип
мы вышли.
Мы вышли.
Мы вышли из рыб.
25 июня 2012
Шапито
Город утренний хмур и глотает людей, как питон.
Канарейки летят до Канар, до Майорки – майоры.
А по улицам катится осень, как цирк-шапито.
Посмотри и поймёшь, что мы все в этом цирке актёры.
Посмотри, как встречаются руки в глухом октябре,
как встречаются руки, как пере-плетаются пальцы,
как душа моя рвётся в такую погоду к тебе,
как горячая лава размеренно бьётся о панцирь,
как не скучно мне жить с этой лавой, кипящей в груди…
Посмотри, как распластаны лужи на чёрном асфальте,
как их лупят шрапнелью короткие злые дожди…
Мокрый лист прицепился к ботинку – оранжевый фантик.
Я пытаюсь взлететь, древнекрылая, как стрекоза…
Тяжело, будто год мы с тобой не видались, не знались.
Посмотри, как давно я хочу тебе что-то сказать,
но никак не могу подобрать ни слова, ни тональность.
4 октября 2012
Они уходят...
Друзья уходят как-то невзначай...