Командарм Лукин

Городецкая (Лукина) Юлия Михайловна

— Смотрите, немцы! — неожиданно воскликнул дивизионный комиссар Шекланов и показал в сторону шоссе, проходящего метрах в двухстах от леса. Там двигались танки, бронетранспортеры, мотоциклы.

Все поспешили углубиться в лес. Лукин собрал командиров и политработников, объяснил обстановку.

— Пойдем на юго-запад, в район Никулино, — сказал он.

Часть командиров отправилась выбирать новое место для штаба и командного пункта армии. Вместе с ними уехали член военного совета Шекланов и начальник политотдела дивизионный комиссар Шустин.

Когда через несколько

часов штаб армии прибыл в Никулино, ни Шекланова, ни Шустина там не оказалось. Прибывшие сюда раньше бойцы рассказали, что севернее Никулино они слышали звуки сильного боя. Лукин тут же приказал организовать поиски пропавших комиссаров.

А дожди не прекращались. Дороги превратились в сплошное месиво. Грязь чавкала под ногами бойцов. И даже свинцовые тучи, низко плывущие под тяжестью влаги, едва не задевая верхушки сосен, казались забрызганными грязью.

Командарма беспокоила судьба раненых, которых становилось все больше. Об эвакуации их в тыл не могло быть и речи. Приходилось размещать раненых в сараях, палатках и прямо во дворах, на подстилках из лапника, под холодным дождем. Врачи, фельдшера, медицинские сестры сбивались с ног. Не хватало медикаментов и бинтов. Местные жители отдавали простыни, наволочки, полотенца для перевязки ран.

В одном из крестьянских дворов под яблоней грелись у костерка несколько бойцов. Лукин передал повод коноводу и направился к раненым. Кое-кто, увидев генерала, попытался подняться, но Лукин остановил их жестом. Сам присел на березовое бревно, протянул озябшие руки к огню. Бойцы молча посматривали на командарма, ожидая, что скажет он. Потрескивали в огне сырые ветки, испуская пар. Прислонившись к стволу яблони, держался за живот и корчился от боли сержант. Он кусал вислый прокуренный ус, старался сдержать стон. У самого костра, поджав под себя ноги, сидел боец с перевязанным лицом. Из-под грязного бинта блестели узкие глаза. Держа над огнем саперную лопату, он пек лепешку. От нее шел запах жареной конопли.

— Голодно? — спросил Лукин.

— Совсем голодно, товарищ генерал, — проговорил боец, не спуская глаз с лепешки. — Мала-мала конопля собрал, в каске мука сделал, а теперь лепешка будет.

— Когда же мучения кончатся? — хмуро проговорил длиннолицый, с впалыми щеками военврач третьего ранга. Он поглаживал забинтованную ногу и отрешенно смотрел в огонь. Очевидно, не рассчитывая получить ответ от генерала, продолжал: — Все, что осталось в огородах, поели, последние капустные кочерыжки. Колхозники все отдали, смотреть на них жалко. Мы пришли и ушли, а людям зиму зимовать. Чем питаться будут? Хотя бы лошадь завалить, товарищ генерал. Поумирают люди-то.

— Одну-другую прикажу зарезать на мясо, конечно, сдерживая дрожь в голосе, проговорил Лукин. — Но лошади нам нужны для боя.

— Ой, ой, не могу, — застонал раненный в живот боец. — Не могу больше. Пристрелите, товарищ генерал. Не жилец я…

Санитары унесли раненого в избу, где была оборудована операционная. Сухопарый военврач подбросил в костер веток. Охваченные огнем, они зашипели. Щурясь от дыма, доктор посмотрел на генерала и, чуть улыбнувшись, заговорил:

— А ведь я с вами встречался,

когда вы были еще комкором, в Сибирском округе.

— Вот как? — оживился Лукин. — Не припоминаю.

— Немудрено. Годы прошли, да и война внешность меняет. Я тогда в Бурятии, в Наркомате земледелия работал, руководил ветеринарными отрядами. По долгу службы приходилось в кавалерийских частях бывать. Даже помню случай, как вы распекали одного командира за неполадки в ветеринарной службе. Тот ссылался на обстоятельства. Помню, вы сказали: «А вы командир Красной Армии, и обстоятельства не должны брать над вами верх». — Военврач поправил ногу, снова подбросил в огонь веток. — Я к чему это вспомнил, знать хочется, какие теперь обстоятельства?

— Как вас зовут, товарищ военврач третьего ранга?

— Авилов Михаил Александрович, — ответил тот и продолжил свою мысль: — Обстоятельства, конечно, понятны. Но что будет с нами завтра?

На огонек костра подходили те, кто мог ходить. Раненые обступали генерала, задние вытягивали шеи, стараясь разглядеть. Были среди них забайкальцы, были и те, кто впервые так близко видел командующего. Они выжидающе, с любопытством смотрели на него.

Лукин понимал, что нельзя уйти от объяснения.

— Предстоит тяжелая борьба, — проговорил он. — Армия дерется в окружении.

— Это нам известно, товарищ генерал, — спокойно сказал пожилой боец, стоящий рядом с Лукиным. И от этого его спокойствия Лукину вдруг стало легче. А боец, свернув цигарку, выхватил из костра горящую ветку, неторопливо прикурил и, деликатно разгоняя ладонью дым, продолжал: — На войне, конечно, всякое бывает. Я ее, проклятую, уж третью ломаю. Но такое, как теперь, видеть не приходилось. Но так думаю, что выдюжим и это.

— Так ведь кругом немцы, — послышался звонкий юношеский голос.

— Немцы, конечно, а кто же еще должен быть? — тем же спокойным тоном продолжал боец. — А окружение, что ж, прорываться надо. Верно я говорю, товарищ генерал? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Только вот мы, калеки, обузой стали. Как с нами-то будет, товарищ генерал, пропадем? Или как?..

Теперь боец смотрел прямо на генерала и ждал ответа. И все замерли. Слышен был только приглушенный грохот далекого боя и потрескивание веток в костре.

— Постараемся отправить вас в тыл, но вы сами понимаете, как это трудно, — тихо сказал Лукин.

Бойцы молчали, и командарм не знал, чем их утешить, как вселить в них хотя бы малую надежду.

— Неужто немец возьмет Москву? — опять заговорил пожилой боец и опять своим вопросом помог Лукину уйти от тяжелого разговора о судьбе раненых.

— Не может того быть, — проговорил Лукин, и голос его приобрел прежнюю твердость. — Москву защищает вся страна. И мы здесь тоже ее защищаем.

…С тяжелым сердцем покинул командарм этот импровизированный госпиталь. А сколько таких госпиталей сейчас образовалось в смоленских деревнях, разбросанных между Днепром и Вязьмой! Лукин знал, окажись он сейчас в любом из них, всюду будет такой же тяжелый разговор и те же требовательные взгляды, словно от него одного зависела судьба каждого раненого бойца.