Командарм Лукин
Шрифт:
Коллектив челюстно-лицевого госпиталя подобрался дружный и работоспособный. Сюда поступали инвалиды войны, получившие ранения в лицо. Требовалась большая творческая работа врачей, чтобы для каждого человека подобрать индивидуальный протез, смоделировать утраченную часть лица, провести десятки операций для этой цели.
В одной из палат Елена Васильевна остановилась у койки.
— Самойлов Иван Павлович, — сказала она. — Крайне тяжелый больной. Перенес несколько пластических операций на лице. Нет ноги, нет руки.
С тяжелым сердцем Лукин покидал госпиталь. Ему,
— Проклятая война!..
— Да, Михаил Федорович, годы идут, а война все не отпускает из своих костлявых объятий. Жутко становится, когда видишь мучения бывших солдат.
— Какие же они бывшие, Елена Васильевна? Для них война не кончилась и вряд ли кончится до их последнего часа…
— Конечно, мы стараемся как-то облегчить их мучения. Врачи видят и понимают, каково инвалидам войны… Вот если бы и местные власти понимали это. Порой диву даешься при виде бездушия, черствости чиновников, облеченных властью. Вы видели Ивана Павловича Самойлова? А знаете, в каких условиях он живет? Комнатка в полуподвале. Все удобства во дворе. Каково ему — без ноги, без руки?
— А он писал куда-нибудь?
— И он писал, и мы не раз писали, просили, требовали в райисполкоме улучшить ему жилищные условия.
— И что же?
— Непробиваемая стена.
— Поехали! — решительно сказал Лукин.
— Куда? — не поняла Александрова.
— В райисполком.
Елена Васильевна невольно подчинилась решительному тону генерала. А в приемной путь к двери председателя перед Лукиным отважно преградила воинственная секретарша.
— К Петру Петровичу нельзя. Заседает комиссия по квартирному вопросу.
— Очень кстати, — проговорил Лукин и толкнул дверь.
— Разрешите присутствовать? — обратился он к председателю. — Генерал-лейтенант Лукин, председатель секции инвалидов в Советском комитете ветеранов войны.
— Пожалуйста, товарищ генерал.
Заседание продолжалось. Лукин сидел и слушал внимательно, вникая в суть очередного заявления, пытаясь постичь, по какой мотивировке следовал, как правило, отказ. С жильем плохо — это очевидно, но для людей, отдавших для Родины все, кроме жизни, надо изыскивать возможности. В разговоре возникла пауза, и Лукин воспользовался ею.
— Петр Петрович, — сказал он, — вы можете представить себе, как в зимнюю стужу инвалид без руки и ноги пользуется туалетом во дворе, ветхим деревянным сооружением, изо всех щелей которого метет и дует. — И, не давая опомниться председателю райисполкома, продолжал: — Я говорю об инвалиде Отечественной войны Самойлове Иване Павловиче, который безуспешно пытался улучшить свои жилищные условия. Я не буду перечислять его боевые подвиги. Я прошу вас, уважаемые члены комиссии, по-человечески отнестись к нему.
— Где заявление Самойлова? — нервно, не спросил, а скорее выкрикнул председатель исполкома. — Мы предоставим ему квартиру. Не сомневайтесь, товарищ Лукин.
Лукин спускался по лестнице и чертыхался про себя. Неужели для того, чтобы решить очевидный вопрос, надо было непременно его личное участие?
После XX
В тот период на генерала Лукина навалились новые заботы. От него — командарма на фронте — зависели судьбы тысяч людей. Он один из немногих был живым свидетелем того, что было за колючей проволокой, в плену. Иногда Лукин оказывался единственным, кто мог дать объективную характеристику человеку. И от этого подчас зависела судьба этого человека.
Однажды Лукина пригласил к себе прокурор Московского военного округа.
— Вам говорят что-нибудь фамилии Скворцов и Бекетов?
— Если это бывшие военнопленные кавалеристы лейтенанты Скворцов и Бекетов, то да. Они находились со мной в лагере Вустрау.
— Да, именно они. Что вы можете сказать о Бекетове?
— То же, что и о Скворцове.
— Скворцова нет, он умер. Бекетов просит, чтобы вы дали характеристику его поведения в лагере. Что скажете?
— Я неоднократно встречался с Бекетовым в лагере. Его пытался завербовать в «Казачий комитет» некий Василий Васильевич.
— Минаев, — вставил прокурор.
— Да? Я фамилии его не знал.
— Минаев — бывший агент немецкой разведки. Он пойман и понес заслуженную кару.
— После моих бесед Бекетов отказался вступать в «комитет», никакой антисоветской пропаганды в лагере не вел. Больше того, помогал нашей работе. Он лично мне сообщал, кого из пленных агитирует Василий Васильевич, сам переубеждал колеблющихся.
— Прошу вас изложить все это письменно.
Спустя месяц Лукин получил письмо из Ростовской области от Бекетова, и там были слова: «… все мы плакали, когда писали вам это письмо. Вы, дорогой Михаил Федорович, вернули меня семье. Семья опять приобрела мужа и отца».
Но не всегда удавалось отстоять справедливость. И эти неудачи, как ожоги сердца, не давали покоя.
Все годы после войны перед Лукиным стоял образ Васи Уварова. Двадцатилетний техник-интендант 2 ранга, он был при штабе 33-й армии. В апреле 1942 года возле деревни Шнырево под Вязьмой тяжелораненый попал в плен. Лукин познакомился с ним в госпитале — их койки стояли рядом. Василий много рассказывал о себе, об отце, дипломате. В детстве ему довелось жить во Франции, Италии. Этот юноша хорошо знал немецкий, французский, итальянский языки.
— Жалею лишь об одном, — признавался он Лукину, — что не пустил себе пулю в лоб тогда, в окружении. Ведь командарм Ефремов застрелился, а я не успел — сознание потерял.
Злую шутку судьба сыграла с Васей Уваровым. После освобождения из плена он раздобыл где-то машину и поехал в Париж, посмотреть дом бывшего советского посольства, где мальчишкой жил с отцом. Потом махнул в Италию, взглянуть на знакомые места.
Чем можно было объяснить этот мальчишеский безрассудный поступок? Позади ад плена, где смерть на волоске. Победа! А Франция, Италия — вот они. Будет что рассказать отцу в Москве…