Командарм Лукин
Шрифт:
Но не успел Василий ничего рассказать отцу. Объявили Василия немецким, французским, итальянским шпионом, и получил он десять лет заключения.
Лукин узнал об этом трагическом финале от отца Василия. Уваров-старший пришел на квартиру к Лукину и показал письмо сына.
— Василий подал кассацию с просьбой о пересмотре приговора. Вот просит в письме обратиться к вам. Вы сможете дать ему характеристику, Михаил Федорович?
— Конечно, я знал Василия в трудные дни. Это честный, преданный своей Родине офицер. Какой же он шпион?
Именно так
А через несколько дней Лукина вызвал начальник особого отдела Московского военного округа.
— Вы знали техника-интенданта Уварова?
— Знал.
— Вы дали ему характеристику?
— Да.
— А вы знаете, что он шпион?
— Нет, я этого не знаю.
— Почему же вы написали такую характеристику?
— Такую характеристику написал потому, что знал Уварова по плену. Я знаю этого парня, у него чистое нутро.
— Он шпион, — стоял на своем начальник особого отдела. — И вы должны забрать эту свою характеристику. — Он протянул Лукину знакомый листок: — Порвите это и напишите другую характеристику, соответствующую…
— Никакой другой характеристики я писать не буду.
— Вы обязаны это сделать. Вы должны помочь правосудию.
— Ни слова я менять не буду. Я дал характеристику Уварову за тот период, когда был рядом с ним и хорошо знал его. Что он делал во Франции и Италии, я не знаю.
— Я хорошо вас понимаю, генерал, — неожиданно изменил тактику собеседник. — Понимаю ваши чувства. Но вы этим не помогаете правосудию, а тормозите дело. Учтите, бумага с вашей подписью будет лежать в деле шпиона.
— Не пугайте, — перебил Лукин. — Повторяю, ни слова в характеристике менять не буду.
— Ну, это мы еще посмотрим, — сдерживая гнев, проговорил начальник особого отдела и все же не выдержал, закричал: — Много на себя берете! Вы пожалеете о своем упорстве!
— Не кричите на меня, — спокойно проговорил Лукин. — Я вас не боюсь. Если ко мне нет больше вопросов, отметьте пропуск.
А вскоре генерала Лукина вызвали в суд в качестве свидетеля по делу Уварова. Михаил Федорович повторил там то, что написал в характеристике. Каково же было его удивление, когда на вопрос судьи: «Признаете ли вы себя виновным?» — Уваров ответил:
— Да, признаю.
Генерал не поверил своим ушам. Признает себя виновным! В чем? В шпионаже? Но взгляд Василия при этом устремлен на Лукина. И Лукин понял, что тут что-то неладное, что признание это неискреннее, вынужденное.
Приговор был суровым — Василию Уварову прибавили еще пять лет. Вместо оправдания, ужесточили наказание. И характеристика генерала Лукина не помогла.
С тяжелым чувством покидал Лукин зал суда. Он не мог поверить в признание Василия. Знал, что в те черные времена в следственных камерах ретивые и послушные служители «правосудия» добивались нужного им признания и не от таких людей…
Как тяжело было сознавать свою беспомощность. Порой подкрадывалось чувство разочарования, бесполезности
Приходилось Лукину драться и не только ради самого человека, невинно пострадавшего, но и ради его близких, ради детей. «Сын за отца не отвечает» — эти слова, вроде бы сказанные когда-то Сталиным, оставались словами. В жизни часто все происходило иначе.
Однажды осенним вечером 1954 года в квартире Лукина на Гончарной набережной раздался звонок. Дверь открыла Надежда Мефодиевна. На пороге стоял мужчина лет сорока. Несмотря на штатский костюм, в нем угадывалась военная выправка. Представился:
— Сиваев Олег Максимович.
Лукин с минуту смотрел на вошедшего, спросил:
— Не генерала ли Сиваева сын?
— Да, я сын генерала Сиваева.
— Похож, очень похож на Максима Наумовича. Очень рад сыну боевого товарища. Что привело вас ко мне?
— Горе привело, товарищ генерал…
В тот вечер Надежда Мефодиевна не один раз заваривала чай. Мужчины беседовали до глубокой ночи. Олег Сиваев поведал генералу свою горестную историю.
— В сороковом году я окончил артиллерийское училище, служил в зенитных частях. В бой вступил 22 июня, командуя батареей. За годы войны моя батарея уничтожила не один десяток фашистских самолетов. После войны продолжал служить в основном на штабных должностях, стал подполковником. О судьбе отца в те годы ничего не знал. Никаких официальных сообщений о нем ни у меня, ни у матери не было. Я считал, что отец пропал без вести где-то под Вязьмой в сорок первом году.
Служба моя проходила нормально, и я не ожидал над своей головой никакой грозы. Но вот в пятьдесят втором году я почувствовал, что мной почему-то заинтересовались в особом отделе. Мое личное дело почему-то требовали то к одному, то к другому старшему начальнику. А потом случилось необычное. Мою последнюю характеристику, написанную командиром части, вернули назад и предложили «пересоставить». Указание было выполнено. Из характеристики убрали все положительное в моей службе и сделали акцент на том, что я сын «врага народа» и скрываю тот факт, что отец расстрелян. А ведь я, Михаил Федорович, об отце ничего не знал.
Лукин слушал молча, лишь курил одну папиросу за другой.
— Финал оказался прост и коварен, как удар ножом в спину из-за угла, — продолжал Олег. — В июле пятьдесят третьего без объявления каких-либо причин я был уволен из армии «по сокращению штатов». Ни один мой прямой начальник не смог мне объяснить, как я попал под сокращение. Командование части никаких представлений не делало. Я был поставлен перед свершившимся фактом.
Но мир не без добрых людей, и один мой сослуживец, Герой Советского Союза, под большим секретом рассказал, что отец «за измену Родине» в пятьдесят первом году был расстрелян. Я стал «политически неблагонадежным».