Командарм
Шрифт:
– Жалеешь небось! – подначил адмирал. – Сейчас чапал бы на своем линкоре из Севастополя в Одессу в режиме круизного лайнера и в ус не дул. Бархатный сезон, на пляжах в меру обнаженные девушки провожают героических черноморцев призывными взглядами, с берега доносятся звуки танго…
– И матюги боцмана с палубы! Романтика! – в тон ему продолжил Северов.
Все трое засмеялись, а Платонов вдруг посерьезнел и сказал:
– Я в Петропавловске одному герою втык дал. Из моих, из североморцев. При ребятах с Черного моря в рассуждения пустился, дескать курортно-дачная у них акватория, всех дел – загорать и молодым винцом опиваться. Я у него спросил, знает ли он, сколько курортников-моряков и дачников-морпехов после пляжного сезона в живых осталось. Так он, поганец, доказывать мне принялся, что их награды по сравнению с его цену меньшую имеют!
– Доказал? – нахмурился Константиныч.
– Списал я его к чертовой матери! На ледоколе обратно в Мурманск ушел Северным морским путем. Нечего тут гниль
– Ну и правильно! – подытожил Олег. – Для солдата его медаль «За отвагу» не дешевле наших с вами звезд Героев выходит. Наградами друг перед другом меряться – последнее дело. Хотя, надо сказать, награждают сейчас нормально, не жмут, но и с легкостью не раздают. Я как-то раз в компании оказался, все генералы и один старлей с двумя медалями «За отвагу». И один генерал рассуждать принялся, что у нас все ордена за геройство других получены, а у этого старлея – за личную храбрость. Другого, дескать, сорта награды. Мне бы промолчать, дураку, а я его спрашиваю – кем он войну начал. Оказалось уже в 43-м и сразу командиром дивизии, а потом быстренько на корпус переместился. Он давай дальше про геройство рядового солдата рассуждать, казенными фразами политинформацию двигать. Сказанул и орлом таким смотрит, аплодисментов ждет. А я дальше придуриваюсь, мол, с какого звания личная храбрость заканчивается и остается только неизвестно что. И еще желательно разъяснить применительно к должностям. Этот герой щеки помидором надул, некоторые откровенно потешаются, а у меня лицо серьезное, как на заседании Ставки и всем видом ответа жду. Словом, генерал молодой, от мудрости почтенного старца почерпнуть жажду. Тот какое-то время соображал, потом стал орать, что я линию партии не поддерживаю и вообще. А я опять, какую линию, пожалуйста, поконкретнее. И заодно, какие у него в корпусе потери. Тут ему один генерал-полковник конкретно заткнуться велел, поскольку потери-то у него, при всей любви к младшим, очень даже немаленькие, можно даже сказать неприлично большие оказались. Кто-то ему, видимо, протекцию составил, так его за неумение даже не разжаловали, на фоне большой победы просто не заметили. Сидел бы гад тихо, так надо со своими рассуждениями вылезать. А несколько тысяч пацанов как корова языком слизнула.
Платонов вздохнул:
– Да, на этой войне много чего на свет божий повылазило. Не только геройство и доблесть высокая, но и трусость, некомпетентность, да и просто непорядочность. Я вот о чем подумал. Станут ведь потом про войну в учебниках истории писать, а что напишут? Какие слова для 41-го года найдут, да и для 42-го? А лет через пятьдесят, когда нас уже не будет, какими орлами вот такие генералы выглядеть будут? На его орденах ведь не написано, сколько людей он за них положил! Или причешут все до гладкости женского колена.
– Не должно такого быть! – убежденно сказал Зиновьев. – Тем, кто в начале войны погиб, мы до гробовой доски обязаны. Они пулю или осколок приняли вместо нас, потому мы и живы. А уж потомки пусть разбираются, кто прав был, а кто виноват.
«Эх, мужики! – подумал Северов. – Хорошо, что вы не знаете, как потомки разбираться могут! Посчастливилось мне год войны отыграть, теперь надо все сделать, чтобы страна не развалилась! Вот ведь задачка какая.»
Воспоминания резко испортили настроение, поэтому Олегу потребовалось некоторое время, чтобы вернуться в рабочее состояние.
Бомбардировщики вернулись через полтора часа, в полете они сохраняли радиомолчание, поэтому докладывали командиры звеньев лично уже после посадки, которая прошла нормально, несмотря на отсутствие освещения полетной палубы. Едва заметные красные огоньки, обозначающие палубу и все. Освещение, показывающее срез палубы было включено только на время посадки самолетов.
Бомбардировщики выпустили ракеты с высоты пять тысяч метров за двадцать миль до цели. В эфире было чисто, атакованные корабли никаких сообщений не посылали. Сейчас к ним направлялась К-67, чтобы зафиксировать результаты атаки и, по возможности, выловить кого-нибудь из экипажей.
Лодка вернулась уже утром, когда мрачное небо над океаном давно стало серым. Удалось подцепить семь человек, в том числе двух офицеров, лейтенанта и капитана третьего ранга. Эсминцы оказались кораблями типа «Югумо» – «Судзунами», «Хаманами» и «Окинами». Допросить удалось только лейтенанта, капитан третьего ранга был плох, ранен и контужен, к тому же основательно промерз. Отряд вел поиск подводных лодок противника в заданном районе, потом поступил новый приказ, но его содержание лейтенант не знал, зафиксировал лишь смену курса своего корабля. Ничего понять и передать они не успели, в «Окинами» попала одна ракета, но очень удачно, прямо в торпедный аппарат. Взрыв четырех его торпед переломил небольшой эсминец пополам. В «Судзунами» попало две ракеты, с него и были все выловленные. В третий эсминец попало сразу три, а потом еще одна, его буквально разорвало на части.
Погода стремительно ухудшалась и к вечеру шторм разыгрался не на шутку, но Константиныч авторитетно сказал, что это еще не все. Качало даже огромные авианосцы, а эсминцам и подводным лодкам и их экипажам доставалось гораздо сильнее. Крупные вспомогательные суда неплохо переносили буйство стихии, но ход эскадры пришлось снизить до
С учетом снижения скорости из-за шторма, особая эскадра пришла в заданный район в трехстах милях к востоку от Хоккайдо вечером 6 октября. А утром следующего дня началась грандиозная десантная операция. Дивизия ВДВ была высажена двумя волнами прямо в пригороды Саппоро, а одна из дивизий морской пехоты – на ровные участки побережья севернее города. Вторая дивизия высадилась прямо в порту после того, как он был захвачен. Здесь отметились диверсанты подполковника Корнеева, которые дочистили охрану порта после налета авиации. Вслед за морской пехотой в порту стал высаживаться гвардейский ударно-штурмовой корпус генерал-лейтенанта Фекленко, который был сформирован еще на Брянском фронте и основной состав которого прошел «брянские университеты». Корпус был оснащен новейшей техникой и вооружениями, все солдаты были ветеранами недавно закончившейся войны, новобранцев среди них не было. На острове были сосредоточены части двух дивизий, штаб Северной армии, ответственной за оборону Хоккайдо, Южного Сахалина и Курильских островов, располагался в Саппоро. При этом оснащенность японских войск автоматическим стрелковым оружием была очень низкой, танки не шли ни в какое сравнение даже с Т-34 и КВ начала войны, противотанковая артиллерия была бессильна против советской бронетехники, о самоходных минометах и гаубицах и реактивных системах японцы даже не думали. Противовоздушная оборона была слабой, а удар по выявленным местам сосредоточения японской авиации и объектам ПВО превратил ее из слабой в символическую. Высаженные группы десантников взяли под контроль важные мосты и некоторые другие узловые объекты, которые и удержали до подхода основных сил, а подчиненные Корнеева устроили несколько диверсий против штабов частей, входящих в состав Северной армии. Зная характер японских военных, никакую сдачу в плен им не предлагали, просто уничтожали при малейшей попытке сопротивления. Тем не менее, удалось захватить генерал-лейтенанта Киитиро Хигути и ряд офицеров его штаба.
Уже около полудня 7 октября японцы предприняли попытку нанести удары по советским войскам силами армейской авиации, но успеха не имели. ПВО было очень солидной даже по меркам Великой отечественной войны, советская авиация превосходила врага количественно и качественно, боевой дух советских солдат был очень высок. При попытке прорыва японских бомбардировщиков к транспортам с войсками снова имели место несколько случаев таранов, что дало очередной виток разговоров среди японских военных о самурайском духе, поселившемся в их противниках. А 8 октября произошло событие, которое в дальнейшем очень сильно повлияло на умы японского военного руководства. Для нанесения удара по транспортам с войсками, непрерывным потоком идущим к Саппоро, вышло соединение с составе авианосца «Кайе», крейсеров «Сакава» и «Оедо», трех эсминцев и ряда более мелких кораблей. Движение вражеского соединения было обнаружено и по нему был нанесен удар палубной авиацией. Подполковник Соколов принял решение наносить удар обычными бомбами с пикирования, что в отсутствие сколь-нибудь значительных сил вражеской авиации и при посредственной зенитной артиллерии, а также ограниченных запасах управляемых боеприпасов было позднее признано адмиралом Кузнецовым оправданным. Потери действительно были невелики, безвозвратно пять самолетов с экипажами, но два подбитых бомбардировщика врезались в «Кайе», причем было совершенно очевидным, что пилоты сделали это сознательно. Способность к самопожертвованию всегда высоко ценилась японцами и противник, демонстрирующий ее, вызывал у них уважение. К тому же советские войска не трогали мирное население, более того, раненым японцам оказывалась медицинская помощь, полевые кухни подкармливали гражданских, в первую очередь детей, да и взятых в плен солдат голодом не морили и не убивали. В пригороде Саппоро от ответного огня японцев загорелось несколько домов, находившихся на уже захваченной советскими войсками территории. Несколько морских пехотинцев бросились в огонь и вытащили прятавшихся там стариков и детей.
Американцы тоже не сидели сложа руки. Начиная с 1 октября они провели ряд успешных десантных операций на Соломоновых островах и разгромили японское соединение, пытавшееся этому помешать, потопив авианосец «Дзюнъе» и несколько эсминцев эскорта.
Северов сразу после захвата аэродрома в окрестностях Саппоро перелетел туда и осуществлял общее руководство своими подразделениями, включая УШК генерала Фекленко, который был включен в состав армии. Особый корпус генерала Гоглидзе, включающий в себя мотопехоту и инженерные части, а также противодиверсионные подразделения, занимался зачисткой местности от немногочисленных продолжающих сопротивление японских подразделений. Этот корпус также включили в состав армии особого назначения.