Командир атакует первым
Шрифт:
Каждый из нас давно знал, что у заместителя командира по политической части всегда в запасе "одна идея". Если все эти "идеи", вернее, претворение их в жизнь сложить воедино, то в результате получалась большая и сложная сумма, которая как нельзя лучше характеризовала партийно-политическую работу.
А Меркушев уже доверительно положил руку мне на плечо:
– Вам, как члену партийного бюро полка, есть одно поручение. Дело такое: противника мы в глаза давно не видим. Какого-либо более или менее суммированного материала об опыте истребительной авиации за последнее время не имеем. А судя по всему, на Кубани,
Подполковник Кутихин, внимательно слушавший замполита, поддержал:
– Правильно. И кстати, Шевчук, посмотри у начальника штаба - пришла бумага по тактико-техническим данным самолетов, которые немцы вводят в последнее время в бой. Это уже твое служебное дело, начальник "огня и дыма".
Я, безусловно, был доволен таким поручением, хотя и понимал, что выполнить его не так легко. Меркушев нрав - обобщенных материалов о действиях нашей авиации почти не было. Если по отдельным статьям, очеркам, корреспонденциям в печати можно судить в определенной степени о напряженности воздушных боев, то специфика действий летчиков в тех или иных условиях, их тактика, применяемые боевые порядки в бою - материал не для газетных страниц.
Недавно среди сообщений Совинформбюро было следующее: "Группа наших летчиков-истребителей под командованием Героя Советского Союза капитана Глинки встретилась с десятью самолетами "Мессершмитт-109" и двумя "Фокке-Вульф-190". В ожесточенном бою советские летчики сбили 6 самолетов противника. Вместе с Дмитрием Глинкой отличился и его брат летчик Борис Глинка".
Прочитав, я очень обрадовался за Дмитрия, ставшего отличным летчиком, асом, Героем Советского Союза. Кроме того, в информации упоминался и его старший брат Борис. Они очень давно хотели воевать вместе и, оказывается, добились этого.
Чрезвычайно интересный материал, а для меня, как для товарища Дмитрия, его однокашника и бывшего командира, особенно. Но как летчик, я из этой информации мало что почерпнул: "Ожесточенный бой...", "Сбили". Все это правильно. Но как сбили? С какой дистанции открывали огонь? Как заходили в атаку? Как дрались немцы, особенно "фоккеры"? На эти и массу других вопросов газетное сообщение, попятно, ответа дать не могло.
Но поручение Меркушева было мне по душе: я сам довольно много размышлял над тем, как лучше преподать молодым пилотам сложную науку ведения воздушного боя. Скоро начнутся крупные боевые операции. Любые сведения о действиях нашей и немецкой авиации сейчас пригодятся. Жаль, что нет специальных обзоров. Как бы они нам помогли!
К штабу подошли несколько летчиков, в том числе капитан Базаров, командир эскадрильи капитан Смагин, Степан Карнач. Смагин обратился к командиру:
– Какие указания на завтра, товарищ подполковник?
Кутихин вздохнул:
– Сейчас продумаем. Летать не дают. С утра, в общем, политинформация для всего личного состава майора Меркушева.
При этих словах Николай Смагин недовольно поморщился.
Командир насупился:
– Ну, чем недоволен?
– Сколько же, товарищ командир, можно про штурмовиков талдычить? Сами-то воевать будем?
– Командир дивизии сказал, что наша основная задача на ближайшее время - прикрытие штурмовиков. Вопрос исчерпан. Три часа хватит, Василий Михайлович?
Подполковник Кутихин один на один любому говорил "ты" и даже солдата мог назвать по имени. Но когда шел официальный разговор, он обращался ко всем только на "вы" и называл по званию или по имени и отчеству.
– У меня на четыре рассчитано, товарищ подполковник, - попросил я.
– Значит, четыре часа тактической подготовки. Как раз до обеда. После обеда - инженер по вооружению, на материальной части. А то... Смагин, это у вас кто-то в прошлый раз вышел на полигон, а отстреляться "забыл"? Нет? В первой эскадрилье, значит. Ну, вояка. Прилетел, докладывает, что оружие отказало. Проверили, а он перезарядку забыл сделать. Самое серьезное внимание - действиям с арматурой кабины, - строго приказал Кутихин. Помолчал, словно прикидывая, что можно еще сделать. Но день был уже распланирован. Он улыбнулся.
– Ну, а вечером, опять же Василий Михайлович Шевчук, мой помощник по воздушно-стрелковой службе... - командир посмотрел на собравшихся, а те с недоумением ждали, что еще будет делать Шевчук, - а вечером - песни петь! Шевчук нам споет. Как там, Василий Михайлович: "Вечер близенько, солнце низенько"?
– "Солнце низенько, вечер близенько", товарищ командир, - поправил я.
– Все равно. Хорошая песня. Как сегодняшний вечер, хорошая, согласился Кутихин.
– Да, вечер что надо. Тишина, - поддержал Николай Смагин и прислушался, - чу... кукушка.
Действительно, где-то далеко, в глубине леса, еле слышно раздавалось: "Ку-ку... Ку..."
– И сколько же ты накукуешь? - улыбнулся Кутихин.
Но кукушка смолкла. А может быть, вовсе и не кукушкин это был голос...
– Немного, - произнес кто-то.
Все молчали. Не принято говорить об этом у летчиков, тем более на войне. Но про себя каждый, наверно, подумал: "Кому это? Мне? Ему? Или ему? А может быть, и все доживем до светлого дня, до первого дня мира?.." Хотелось, очень хотелось в это верить. Но все, кто стоял сейчас здесь, возле штабной землянки, под старыми березами с густой кроной: командир полка, майор Меркушев, Иван Базаров, Николай Смагин, Степан Карнач, Николай Буряк, - все побывавшие на фронте знали, что даже победные бои без потерь не обходятся.
– Да, тишина, - перебил молчание Василий Афанасьевич Меркушев, - а войне третий год пошел.
– Что позади - неважно, впереди сколько? - вставил Кутихин.
– Как воевать будем, - улыбнулся замполит.
– Подполковник Кутихин! На проводе командир дивизии! - крикнули из землянки.
...Позавчера, второго июля, генерал Баранчук был у нас. На совещании руководящего состава полка он обратил самое серьезное внимание на поддержание высокой боевой готовности.
– Мы-то всегда готовы. А когда команда на взлет будет? - не удержался от давно наболевшего Степан Карнач.