Командир подлодки. Стальные волки вермахта

Прин Гюнтер

Год проходил медленно, наш труд стал значительно тяжелее. Пришел октябрь с туманом и дождем. Мы барахтались в грязи и не раз попадали под дождь на пути в замок, так что приходили мокрые до костей. Нас часто проверял начальник земельной комиссии, длинный тощий человек, настоящая конторская крыса. Он ходил туда и сюда, все критиковал и играл роль благодетеля, поскольку служба труда получала субсидии от местного казначейства. Однажды утром он прибыл в сопровождении толстого лысого человека, который оказался инспектором саксонского министерства внутренних дел.

Они ходили по лугу с руководителем группы, задерживаясь то там, то тут и делая унижающие замечания. Я был уверен, что они не имеют ни малейшего представления о дренаже, особенно этот толстый из министерства. Он был бы не способен даже поднять кусок дерна. Все утро накрапывал дождь, но потом начал поливать всерьез. Плотное облако нависло над вершиной холма, дождь шел сплошной стеной.

По неписаному закону мы должны были продолжать работу под дождем, но, когда он лил как из ведра, мы прятались в избушке строителей на опушке леса. Инспектор и человек из министерства были уже там, но мы еще работали. Все смотрели на руководителя группы, но он не собирался отпускать нас. Люди начали роптать. Я бросил лопату и пошел к нему.

– Как долго вы хотите держать нас под дождем?

Он пожал плечами:

– Я ничего не могу сделать, пока здесь инспектор.

– Если у вас кишка тонка, почему бы вам не уйти, а я сделаю все за вас.

– А сделаешь?

– Конечно.

– Тогда я вручаю все вам, – сказал он с заметным облегчением.

Я подождал, пока он исчез в лесу, потом дунул в свисток. Люди побежали к хижине, я медленно пошел за ними.

Инспектор начал ругаться, как только я вошел:

– О чем вы думаете, распустив людей?

– Идет дождь, – ответил я.

Он глубоко вздохнул. В разговор вступил толстый из министерства:

– Где ваш руководитель?

– Пошел откладывать яйца.

Он в удивлении уставился на меня, потом сказал:

– Прикажите людям тотчас начать работу.

– Не имею ни малейшего намерения это делать.

– Я официально приказываю вам.

– Я получаю приказы от коменданта лагеря.

Посмотрим, – сказал инспектор. – Ваша фамилия?

– Я начальник партии Прин.

Он вытащил блокнот и записал мою фамилию.

– Ну, теперь вы собираетесь приказать людям работать?

– Я уже сказал – нет.

– Почему «нет»? – спросил толстый.

– Я отвечаю за здоровье людей.

Инспектор произнес:

– Довольно, – и повернулся к толстому: – Пойдем, незачем больше тут оставаться.

Они вышли в дождь и пошли, держась рядом, по лугу к шоссе, где их ждала машина из министерства.

Когда мы вернулись с работы, меня вызвали к коменданту лагеря. Толстый из министерства и тонкий инспектор сидели в комнате Лампрехта с видом лицемерной торжественности, как пара школьников, которые, прокравшись к учителю, ждут, чтобы увидеть наказание виновного.

– Объясните, пожалуйста, что случилось в «Хундсгруне», комрад Прин, – сурово сказал Лампрехт.

Я коротко описал ему события.

– Это верно? – спросил он у ожидающих.

Оба кивнули.

– Поскольку

руководитель группы покинул нас в понедельник утром, я назначаю вас на его место, комрад Прин. Я совершенно согласен с тем, что вы сделали.

– Позор! – задохнулся чиновник из министерства, вставая. Инспектор тоже встал. – Вы пожалеете об этом, Лампрехт! – выкрикнул он, уходя.

Больше ничего не произошло. Через четыре недели Лампрехт уехал в отпуск и оставил меня своим заместителем.

Мое выдвижение руководителем группы оставило лагерь относительно спокойным, но последнее назначение привело многих в ярость. Старшие, бывшие в лагере больше двух лет, чувствовали себя особенно задетыми. Правда, они ничего не сказали, но, обращаясь ко мне, говорили в строго официальной манере. Я был слишком занят, чтобы беспокоиться об их чувствах. Утром я справлялся с канцелярской работой, остаток дня торопился на мотоцикле от одной строительной площадки к другой.

Как-то вечером мне позвонил мельник, владевший расположенной неподалеку от Хундсгруна мельницей. У него украли ветчину, и, вероятно, совершил кражу один из группы, работающей там.

– Когда вы обнаружили кражу?

– Три дня назад.

Я пообещал разобраться и повесил трубку. Чертовски неудобно. Если ветчину украли три дня назад, теперь она наверняка съедена. Самое лучшее – удастся обнаружить кости. В этих обстоятельствах построение вряд ли могло помочь. Вечером, когда выключили свет, я устроил обыск в шкафчиках. Я шел с фонарем от шкафчика к шкафчику, от кровати к кровати. Ветчина обнаружилась под соломенным матрасом у мальчика из Дрездена. Она была совершенно не тронута, не отрезано ни единого кусочка. Я приказал начальникам группы и отряда явиться ко мне вместе с мальчиком, маленьким, бледным, с торчащими ушами. В его черных глазах таился ужас побитой собаки.

– Ты взял ветчину с мельницы?

Долгая пауза, потом почти неслышно:

– Да, сэр.

– Почему?

Молчание. Я подошел к нему:

– Почему ты украл?

Он стал плакать. Он плакал молча, только лицо морщилось и слезы катились из глаз. Он ничего не говорил.

– Почему ты не отвечаешь?

Он раз или два попытался что-то сказать, но захлебнулся рыданиями и замолчал окончательно. Было ясно, что от него ничего не добиться.

– Ладно, – сказал я. – Ветчина останется здесь, а ты покинешь лагерь завтра утром. Уйдешь первым, ты понимаешь. Не надо присутствовать на построении.

Он щелкнул каблуками, стоя смирно. Слезы все еще катились по его лицу.

– Вот уж на кого не мог подумать, – сказал начальник группы, когда мальчик ушел.

После ухода обоих руководителей я лег на койку и стал обдумывать случившееся. Какая досада, что все произошло во время моего командования. В дверь постучали.

– Войдите.

Мантей, один из старших работников, стоял в дверях. В мерцающем свете свечи его лицо выглядело суровым, почти злым.

– Я хотел поговорить с вами, комрад Прин.