Командир штрафной роты. У штрафников не бывает могил
Шрифт:
Немцы пару минут обдумывали ответ.
— Сейчас слыхать будешь!
С воем пронеслась мина и рванула, казалось, чуть не за спиной у нас. Потом еще и еще. Всего штук двенадцать. Комья земли и осколки шлепались сверху, иногда отчетливо звякая о металлический хлам. Наши ответили из «максима». Его гулкие четкие очереди мы хорошо отличали от всех остальных пулеметов.
— Огурец кончился? — заржали немцы, зная наше условное название мин, снарядов и вечную их нехватку.
— Ужо схлопочешь! Как прояснится, — пообещали немцам.
Оно и верно. У фрицев блиндажи и укрытия на переднем крае крепче, чем наши. Я сам не видел, но ребята
А наши роты эти укрепления в лоб штурмуют. Часть, конечно, разбивают бомбами и пушками, а перед остальными груды тел остаются. В атаки гонят без жалости. Не зря солдаты горько подшучивают: «В России баб много, еще пацанов нарожают». Наконец понемногу рассеивается туман. Немцы перекликаются, как петухи, пулеметными очередями, а мы засекаем первого пулеметчика.
Его худое лицо в каске, сидевшей на плечах, мелькнуло в сетке прицела, когда он, словно угадав наше присутствие, дал очередь по тополевому стволу. Только щепки и мелкие ветки брызнули. Несколько разрывных пуль щелкнули, как пистолетные выстрелы. Поганая штука. Если в живот угодит, ни один хирург изорванные кишки не сошьет. Интересно, почему у наших таких пуль нет?
Вторую очередь, еще точнее, обнаруживая себя, фриц всадил в бедолагу БТ-7. Пулевые удары о металл, долгий визг рикошета. Попал, сволочь, с трехсот двадцати метров! Расстояние я определил довольно точно. Пулемет прятался в земляной выемке и, возможно, был защищен листом брони, замаскированной той же землей.
Первая цель есть! А первый выстрел был сегодня за Ведяпиным. Наши ребята из охотников научили меня делать очень простой вариант разрывной пули — сточить напильником головку. Попадая в фашистскую мякоть, такая штука разворачивалась лепестком и, кроша мясо, оставляла выходное отверстие размером с царский пятак. Или труп, или инвалид!
Может, в первые дни войны мы еще верили в мировую революцию, ожидая чуть ли не пролетарского восстания в фашистском тылу. Немцы быстро выбили из нас такие иллюзии. Кто увидит хоть раз, как мучительно, часами, умирает раненный в живот разрывной пулей боец, у которого внутренности изрешечены мельчайшими осколками, вряд ли фашист дождется пощады в бою. А лежавшие вдоль дороги убитые советские военнопленные, которых мы видели во время наступления… Экономные фрицы убивали их в затылок, чтобы с одного выстрела. Однажды я увидел выбитые динамическим ударом глаза. Зрелище не для восемнадцатилетнего мальчишки. Небольшая выходная дырка на переносице, две мутные кровяные виноградины, висящие на жилках, и две черные глазные впадины.
А внезапные налеты скоростных истребителей «Мессершмит-109» или «Фоке-вульф-190»! Когда по нашим пехотным колоннам, бредущим без зенитного и авиационного прикрытия, обрушивались бомбы и огонь спаренных автоматических двадцатимиллиметровок и пулеметов всех калибров, многие не успевали понять и падали прямо в дорожную пыль, изрешеченные, разорванные, а за уцелевшими гонялись, как в сорок первом. Правда, с той разницей, что осенью сорок третьего чаще появлялись наши «лавочкины» и «Яковлевы», не давая окончательно
А в то утро я зарядил винтовку тяжелыми бронебойными пулями. Посмотрим, фриц, спасет ли тебя железяка, которая, по-моему, была вкопана, защищая грудь и плечи арийца. Солнце уже светило ярко, западная немецкая сторона просматривалась четко. Потом будет наоборот. Наше время до полудня.
Вторая пулеметная точка. Это уже небольшой бетонированный дот, воздвигнутый у нас под носом. Расстояние — триста семьдесят метров. По нему уже били наши «полковушки», на бетоне видны щербины. Но маленьким пушкам дот не под силу, а вести прицельный огонь не дают минометы. Сюда бы на прямую наводку новую самоходку с мощной пушкой — восьмидесятипяткой. Но этих самоходных орудий пока мало. Их буквально поштучно выделяют на борьбу с тяжелыми «тиграми» и «фердинандами».
Ладно. Бог с ними, с самоходками! У нас свое оружие и своя тактика. Расстояние до немецких пулеметов очень небольшое. Первый же выстрел — и меняй позицию. В принципе, мы можем выбрать момент и выстрелить с Иваном одновременно. Пулеметчики торчат у своих «машингеверов», не отлучаясь. В крайнем случае, оставляя второго номера. Они не знают, что у русских на уме. Кинутся напролом, как не раз бывало, оставят роту или две на поле, а остальные ворвутся в траншеи. Чтобы показать свою арийскую мощь, фрицы высыпают на наши позиции с полсотни гаубичных снарядов и с перерывами, пачками, бьют из минометов. Там, в окопах, наверняка уже есть убитые и раненые. Нашим артиллеристам бы столько боеприпасов!
Мы обнаруживаем и третий пулемет, чешский «Зброевка-Брно», с магазином наверху. После захвата Чехословакии немцы довольно широко используют этот трофей, переделанный под их калибр. До МГ-42 ему далеко, но если нарваться на хорошо замаскированную «Зброевку», можно оставить не один десяток трупов. До нашей «Зброевки» всего триста метров.
Сползаемся с Иваном и принимаем решение бить одновременно. Сначала по обоим МГ-42, а если успеем — по расчету «Зброевки». По два-три выстрела, чтобы комбат не бурчал, и сразу ползком в окопы. Ведяпин нервничает. Явно заметно. Да и я чувствую себя не слишком уютно. Мы еще никогда не подползали так близко к немецким позициям. Пора бы и перекусить, но аппетита у обоих нет. Хреновые предчувствия.
— Ладно, — зло прошептал Ведяпин. — Я стреляю по амбразуре первым. Ты сразу за мной. Постарайся в МГ еще одну-две пули всадить. Чешский «ручник» не трогаем. Пусть живет. А то погонишься за тремя зайцами…
Расползлись. Моя цель — худой пулеметчик в выемке бруствера. Шестикратное увеличение приближает ствол и лицо почти в упор. Я отчетливо вижу, что он не очень молод (по сравнению с моими восемнадцатью), лет за тридцать, а напарник у него крупный малый в теплой шинели. Трофейные часы тикают ровно и быстро, но время тянется невыносимо долго. Чего ждать? «Мой» фриц уже давно на прицеле. Хуже нет стрелять одновременно. Я вспоминаю тех двух снайперов, сгоревших под танком. Но мы же не собираемся прятаться под «бэтэшкой». Эта железяка на крайний случай. У нас с ночи подрыт в стене старой траншеи двойной глубокий окоп.