Командировка в ад
Шрифт:
— Завтра утром. Машина довезет тебя до греческой границы, там встретят сотрудники варяжского посольства. Помогут привести себя в порядок, а то в таком виде ты напугаешь греков, — генерал хмыкнул. — Еще решат, что прибыл делать революцию у них. Деньги на одежду выдадут в финчасти.
— Понял, — Николай кивнул.
— И не обижайся на меня, — вдруг сказал Младенович. — Заверяю, что решение принял не я.
Николай взглянул на генерала. Не владея даром чувствовать неправду, он прекрасно понял, что Младенович солгал. Или же о чем-то умолчал. Картина ясная: Несвицкий слишком популярен среди сербов.
— Прощайте, господине президент, — сказал Несвицкий и, повернувшись, вышел.
В столовой он попросил у поваров бутылку ракии, еще — каких-нибудь заедок. Собрали тут же. С пакетом Николай поднялся на поверхность и выбрался за расположение лагеря повстанцев. Сел под кустом и расстелил салфетку, в которую в столовой завернули угощение. Разложил закуску, плеснул в стакан прозрачной жидкости из бутылки.
— Вот так, — сказал, подняв его. — Скрипач не нужен. Мавр сделал свое дело и может убираться восвояси. Оно-то хорошо — семью увижу, наконец, но до чего же на душе погано. Спасибо даже не сказали.
Он выпил ракию и закусил кусочком колбасы. Повторил. Достал из пачки сигарету и закурил, пуская дым к повисшим над головой ветвям…
Деян вошел кладовку госпиталя, где Милица считала упаковки антибиотиков.
— Там, это… — произнес смущенно. — Князь Несвицкий. За лагерем…
— Что с ним? — насторожилась Милица.
— Поет.
— Поет?!
— Ага, — кивнул Деян. — Как мне сказали, волхву приказали уезжать из Сербии. Он взял бутылку ракии, заедок и выбрался за расположение. Пьет, плачет и поет.
— Плачет? — встрепенулась Милица. — Идем!
Они поднялись на поверхность и выбрались за лагерь. Там, за палатками, стояли люди, разглядывая что-то впереди. Деян и Милица пробрались сквозь толпу и разглядели сидевшую вдали фигуру под кустом. Милица узнала Николая. Внезапно тот запел:
Душа болит, а сердце плачет
А путь земной еще пылит.
А тот, кто любит, слез не прячет,
Ведь не напрасно душа болит.
А тот, кто любит, слез не прячет,
Ведь не напрасно душа болит… [1]
Высокий, чистый голос князя, казалось, проникал в сердца людей. В нем была боль и горечь, тоска и скорбь.
— О чем поет? — спросил Деян у Милицы.
— О потерянной любви, — сказала женщина.
— Так он женат, есть дети, — удивился серб. — Случилось с ними что-то?
— Нет, ты не понимаешь. Тут не о женщине. Верней, слова о ней, но суть гораздо глубже, — она запуталась в словах, не знаю, как ему сказать. — Душа болит у человека — не хочет уезжать из Сербии. Он полюбил страну, ее людей.
— Мы тоже его любим, — сказал Деян. — Давай ему об этом скажем!
—
Сербы закивали и потянулись к лагерю. Пошли и Милица с Деяном. Спустились в госпиталь.
— Ты тоже будешь петь, когда прикажут уезжать? — спросил ее Деян.
— Я не уеду, — Милица качнула головой. — А приказать не могут — я не военный врач. Мне нравится Варягия, но я родилась сербкой, и нужна здесь людям.
— В том числе и мне, — сказал Деян и, подойдя, обнял подругу. — Ты выйдешь замуж за меня?
— Смотри, чтобы потом не плакал, — улыбнулась Милица. — И не запел от горя.
— Я? Ни за что! — воскликнул он и чмокнул ее в губы. — Разве что от радости…
Ранним утром Николай поднялся из подвала БиоМеда. В руке он нес армейский вещевой мешок — поварихи собрали ему еды в дорогу. Имуществом он здесь не обзавелся, да и не нужно — необходимое он купит в Греции. В финчасти ему выдали толстую пачку экю. Как объяснили, это плата за работу в Сербии и премия за сбитые немецкие вертолеты — Младенович распорядился. Николай их даже пересчитывать не стал — поблагодарил и сунул пачку в боковой карман.
Снаружи к волхву подскочил хорват в мундире полицейского.
— Господине князь! Машина подана, — он указал на внедорожник со снятым тентом.
— Спасибо, — Николай кивнул и забрался на заднее сиденье. Его не провожали: с друзьями попрощался вечером. Обнялись, выпили по рюмке на дорожку и разошлись по койкам. У волхвов — служба, а мужчинам не принято выказывать эмоции в своей среде. Да, много вместе пережито: война и эпидемия, бои и смерть друзей, но сейчас не время говорить об этом. Даст Бог — еще увидятся, тогда и вспомнят.
Водитель тронул внедорожник, и машина, покинув БиоМед, неспешно покатила по извилистой дороге. Рассеянным взором Николай скользил по окружающим пейзажам. Красива Сербия! Округлые холмы и горы, покрытые деревьями и кустарником. Они казались рядом — достанешь, только руку протяни, на самом деле к ним шагать и ехать. Чистейший горный воздух позволяет рассмотреть мельчайшие детали. Курорт, как говорит Борис. Сюда б приехать отдыхать — а не на войну, как довелось…
Погрузившись в мысли, Несвицкий не заметил, как их автомобиль вкатил в Високи Планины и, не спеша, поехал по пустынной улице. Рано, и жители, наверно, спят. Внедорожник выбрался на площадь, и тут Несвицкий встрепенулся: здесь собралась огромная толпа. Такое впечатление, что все жители пришли сюда. Да что тут происходит?
Внедорожник тем временем приблизился к стоявшим перед жителями полицейским — хорватам, сербам и остановился. Водитель выскочил наружу и открыл перед Несвицким дверь.
— Проше, господине князь!
Недоумевая, Николая ступил на мостовую. И в этот миг раздалась зычная команда «на стражи!», что по-хорватски означает «на караул».
Впечатывая подошвы в грубую брусчатку, Оршич подошел к Несвицкому и вскинул руку к козырьку.
— Господине князь! Полиция Високи Планины построена для проводов народного героя Сербии.