Командировка
Шрифт:
Пошли?
– Куда еще?
– Куда приведу. Не дрейфишь? Давай собирайся.
Я видел, что ему радостно, хорошо, он все забыл, простил и хотел, чтобы и я был рад и весел.
– Рубашку вон чем-то закапал, - сказал я.
– Витя, тебе нравится моя рубашка? Сделаем.
Завтра будет у тебя такая. Слово - закон... Ну пошли, чего ты. Не маринуйся.
Пересилив себя, я встал, прибрал немножко на столе, натянул джинсы, время от времени натыкаясь на счастливое лицо Шутова, следящего за мной с непонятным буйным предвкушением.
На улице я уперся:
– К твоим вчерашним друзьям не пойду!
– К друзьям? У меня таких друзей в тамбовском лесу полно. Сечешь?
От гостиницы мы свернули в сторону и углубились в скопище садов и пряничных домиков. Трудно было представить, что в таких домиках люди могли жить, заниматься обыденными делами, рожать детей, умирать. Здесь можно было только отдыхать и наслаждаться. Жизнь как бессрочный отпуск. Мудрость природы заключается и в том, что она создает такие уголки. Не для людей, конечно, для разнообразия. А люди пользуются. Понастроили пряничные избушки, окружили их садами и сидят, в ус не дуют.
Институт, в котором трудится мой друг Петя Шутов, к сожалению, никак не вписывается в этот пейзаж. И мои нынешние дела находятся в вопиющем и скорбном противоречии с этим звездным, прохладным вечером, с тягучим сливовым воздухом, с истомно дремлющей землей. Не оттого ли на душе кошки скребут? Как будто я пришел в храм и невзначай напакостил.
– И что?
– окликнул я Петю, уверенно шагающего впереди.
– Долго еще до места?
– Ха-ха-ха! Ты расслабься, москвич. Не колготись.
Легко сказать. Блеклые в негустых сумерках электрические фонари отбрасывали на траву, на невысокие заборчики смутные блики. Из гущи садов долетали невнятные голоса, звуки музыки, журчание водяных струй. Лениво тявкали собаки. Всюду невидимая копошилась жизнь, а наша затянувшаяся дорога была пустынна. Может быть, я сплю? Раза три мимо, по обочине просквозили человеческие тени, безмолвно, опасливо, не поймешь - мужчины или женщины.
– У вас тут, как в пустыне, - заметил я в спину сотоварища, - десять вечера, а город точно вымер.
– Глушь, - откликнулся Шутов, чей голос тоже звучал невнятно и сонно. Рано встают, рано ложатся. Но не все, Витек, не все. Которые не спят, те к центру потянулись - там танцы, кино, гулянье. Наш Бродвей.
– Может, и нам туда?
Вместо ответа Шутов резко свернул вбок, перескочил канаву и исчез в узком проходе между двумя участками. Помешкав, я тоже скакнул за ним молоденьким козликом. Росная трава влажно оцепила колени. Мощные побеги крапивы жалили руки. Я догнал Петю, ориентируясь по звуку шагов, и странным образом зрение мое прояснилось, тело налилось бодростью и движенья приобрели кошачью упругость. Я оживал с каждым шагом. Легкие жадно требовали глубокого дыхания, и я, ликуя, насыщал их до дна.
Догнав Шутова, я тронул его за теплый локоть:
– У тебя сигаретки нет? Я
Он сунул мне пачку. Закурили.
– Постоим минутку, Петя. Чудесно-то как.
Его лица я не видел, зато, удалившись от электрического света, я увидел, как высоко серебрятся ели, как льется от черной земли бледный туман, и услышал глухое чавканье в районе Большой Медведицы.
Сигарета горчила, но я терпеливо сосал ее, не бросал, потому что это была единственная тонкая ниточка, связывающая меня с покинутым только что миром.
– Вот там, видишь, за деревьями огонек, - сочувственно сказал Шутов, туда нам и надо.
– Может, не надо?
– Я сам знаю, чего надо, чего не надо. А ты, Витек, гость, поэтому не выступай.
Вскоре мы вышли к домику, стоявшему совершенно на отшибе. Петя уверенно перегнулся над калиткой, нашарил щеколду, открыл. Не успели мы сделать и пяти шагов по песчаной дорожке, как из кустов с урчанием вымахнул под ноги громадный пес.
– Не бонсь, - сказал Петя громко.
– Это Тимка, редчайший пес. Он любому человеку рад в любое время. Особенно тех любит, кто яблоки воровать приходит. Они ему гостинцы приносят.
Необыкновенный Тимка - то ли овчарка, то ли ньюфаундленд, но никак не дворняга, - выразив свою радость знакомому, бросился и в мои объятия: не успел я уклониться, как он, чуть подпрыгнув, лизнул меня прямо в рот. Ощущение такое, точно по губам с размаху мазнули горячей мокрой тряпкой.
– Эй!
– крикнул Шутов.
– Уберите собаку! Человека покусала.
В доме распахнулась дверь, на крылечко хлынул поток света и из него, как из облака, образовалась летящая женская фигура.
– Петя! Петечка пришел! Ура!
Еще голоса, шум, на крыльцо высыпала целая женская когорта.
– Ну, ну!
– приговаривал Шутов, распихивая дам.
– Я не один. Знакомьтесь, Витек Семенов, из Москвы. Свой парень... Танька, вы-то знакомы уже...
С Таней мы были знакомы - вчерашняя девица из ресторана. А с ней еще три девицы и один юноша лет сорока, в расхристанном обличьи. Пес Тимка ворвался следом за нами в помещение и обезумел, заново пытаясь облобызать всех присутствующих.
В комнате (модерн в бревенчатой упаковке: мебель из Югославии, люстра из Польши) за накрытым для пиршества столом мы легко и быстро познакомились: юноша -Ваня Захорошко, кооператор (?), с супругой Лидой и две школьные Танины подруги.
Света и Муся, складные девчушки лет по тридцати.
Ваня Захорошко принял меня за Таниного родича.
– Все путем, - доложил он лично мне.
– Никаких эксцессов. Сидим, закусываем - никого не трогаем.
– За все хорошее!
– на правах вновь прибывшего сказал тост Шутов.
Тут же передо мной появилась чистая тарелка,на которую Таня навалила гору салата.
И понеслась трапеза, глупейшая, ненужная, подступившая к горлу, как слезы. Но тем и прекрасная, святая. Плохо будет не сегодня - завтра...