Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)
Шрифт:
Какой музыкой звучали в душе каждого из нас слова этого приказа! Они звали вперед. Впереди столица черноморцев — Севастополь. Впереди Николаев, Херсон, Очаков, Одесса, Измаил...
В ожесточенных боях плечом к плечу били гитлеровских захватчиков пехотинцы и танкисты, артиллеристы и летчики, моряки и партизаны — тысячи известных и безвестных героев, прославивших величие души советского человека, справедливую силу его оружия. Весь советский народ поднялся на защиту Отечества, массовый героизм стал нормой поведения.
Взлетая, чтобы победить, мои боевые друзья — летчики, штурманы, воздушные стрелки — поступали по законам мужества, верности своему народу.
Многие из них
О друзьях-товарищах (вместо эпилога)
Неумолим бег времени. Но годы не отдаляют минувшей войны. Напротив: чем она дальше по исчислению лет, тем ближе — по счету сердца. [378]
Память мудра. Она сохраняет то, что нужно человеку для жизни.
Человеку для жизни нужны друзья. С годами — все больше и больше. И она сохраняет их, возвращает даже из небытия — самых верных и самых надежных.
...Вот Володя Ерастов, мой штурман. Совсем молодой! И все такой же — чуть вяловатый, с широкой улыбкой, с ласковыми глазами, будто бы затаившими что-то. Из госпиталя он попал в другой полк, тут же летал, на Черном море. Часто писал нам, скучал, а потом... Сколько было ему в тот день, 11 мая сорок четвертого? А мне теперь сколько? Так что же, чудак, может он от меня утаить? Разве мечту. Но ведь я ее знаю! Он просто забыл, Володя, что сам и рассказывал нам о ней. А как напомнить? Могилы его на земле не найти, он там и остался — в море. В море, которым так восторгался, чуть ли и не в минуты боя... Спустил свои бомбы на вражеский конвой, успел убедиться — точно! Это запечатлелось в его глазах. Синее море, черные, хищно нацеленные на наш берег пиратские корабли и голубые разрывы — его бомб, Володи! То, что мечтал он запечатлеть на картине после войны. О чем и осталась навек грусть в глазах — молодых, красивых...
Немного раньше, в том же году, в конце января, в районе Евпатории, погиб наш любимый комдив — Герой Советского Союза Николай Александрович Токарев. Не довелось мне его спасать... Крылатый торпедоносец несся на вражеский корабль, когда в него ударил снаряд. Тяжелораненый генерал довел до берега объятую пламенем машину, даже сумел посадить ее, как у нас говорилось, «на брюхо», но... последовал взрыв...
А вот флагманский штурман Зимницкий... Сколько раз выходил Алексей из смертельных, казалось бы, переделок? Вышел и в тот раз. Осколком ему разнесло шею, сильно повредило горло, трахею... Залитого с головы до ног кровью, без признаков жизни вытащили [379] его из кабины друзья. Даже наш врач — уж на что бывалый — не смог обнаружить ни дыхания, ни пульса. Но в миг, когда он уж готов был произнести роковые слова, раненый шевельнулся. И выбрался, выжил! Настолько окреп, что остался в строю до Победы. Понятно, что больше не мог уж летать, но ведь и в штабе служить кто-то должен...
Так и Гриша Сергиенко, мой первый гвардейский штурман. В госпиталь был доставлен на грани смерти. Врачи спасли ему жизнь, но в воздух вернуть его оказалось не в их силах. И все равно выписался в полк. Наставлял молодых штурманов, затем освоил боевую специальность — служил в группе наведения истребителей в Новороссийской бригаде ПВО.
Да, возвращаются к нам друзья! В памяти, въявь — в Дни Победы на площадях, на местах былых битв, и больших и малых...
Я уж заканчивал эти записки, описывал тот последний, с Кавказского побережья, наш вылет на массированный удар по врагу в Севастополе. Из него не вернулся один экипаж, и я сетовал, что не нашел раньше случая представить читателю этого замечательного летчика, Василия Скробова, ветерана гвардейцев, как вдруг...
От
«Трудно выразить все словами... Гамма различных чувств, мыслей, воспоминаний...» (Это по поводу первой книги моих записок [3] .) «Черное море! Когда-то оно приняло в себя мою кровь...»
Да, приняло... Скробов прилетел в Геленджик в самый день вылета, 26 сентября, когда многодневные приготовления были уже закончены, — перегнал из Гудауты самолет комдива. Сам он не должен был участвовать в [380] этом ударе. Но в нашей четверке, которую возглавлял сам комдив, заболел один летчик. Скробов полетел вместо него. Мы шли крыло в крыло, я все видел... Снаряд поразил его машину, когда уже были сброшены бомбы, от нее отломилось крыло... Мы не заметили, кто тогда выпрыгнул, обломки самолета скрылись в морской пучине. Весь экипаж сочли погибшим (у Василия до сих пор хранится дома «похоронка»).
3
Фронт до самого неба. М., Изд-во ДОСААФ, 1977. — Прим. авт.
Оказалось, не так. Да, погибли. И штурман Владимир Надеждин, и стрелки Иван Правдивый и Александр Борисов. А Скробов...
Раненый Скробов подал команду — прыгать, но связи не было. Чудом выбрался из кабины, ударился головой о стабилизатор — машина уже беспорядочно кувыркалась. Очнулся в воде. Захлебывающийся, опутанный стропами парашюта. Рядом — борт катера. Гитлеровец ткнул в лицо пистолет, ударил по голове рукояткой...
Дальше — знакомо. Три попытки побега. Четвертая удалась. Пробрался в отряд к партизанам, воевал в их рядах, пока не пришли наши. Потом возвратился в свой полк и продолжал бить врага с воздуха...
Знакомая, правда, уже история? Не так ли было почти и с Клименко, Гордеевым, Гусевым, Соломашенко... Было с другими...
Мой друг Дима Бабий вернулся в полк после Победы. В том дальнем ночном полете над Дунаем его машину прошило сразу несколько очередей. Самолет пылал, никто из экипажа не отзывался. Дима выпрыгнул, приземлился в бессознательном состоянии — обгоревший, полуслепой. Лагерь. Затем — особый, штрафной. Потом штутгартская тюрьма. И везде одна мысль — о побеге. И бежал — из тюрьмы! Во время бомбежки. Но был пойман и оказался в Дахау...
А много позже, в 1963 году, жители болгарского села Иширково обратились с письмом к Маршалу Советского Союза Сергею Семеновичу Бирюзову: хотят поставить [381] памятник погибшим советским летчикам, но не знают их имен. Имена были выяснены: Леонид Иванович Лебедев, Павел Петрович Лелеко, Дмитрий Петрович Филиппенко. Был воздвигнут и памятник. И на его открытии присутствовал командир отважного экипажа — Дмитрий Федорович приехал почтить память друзей со всей своей семьей. И теперь дома у него бережно хранится засушенный букетик цветов, выращенных на их могиле, и кусочек дюраля от боевой машины...
Убегали. Из глубочайших тылов врага, из-под особой охраны, которую приставляли гитлеровцы к советским летчикам. Убегали и возвращались. И непременно — в свой полк.
Не чудо? Не чудо ли из чудес? Или просто — герои?
Много героев среди друзей. Признанных, с Золотыми Звездами. Однополчане Федор Аглотков, Сергей Дуплий, Александр Жестков, Иван Киценко, бывший наш командир Виктор Павлович Канарев, Евгений Лобанов, Дмитрий Минчугов, Александр Толмачев, Георгий Черниенко... Наши соседи-друзья истребители Борис Литвинчук, Владимир Снесарев, Дмитрий Стариков, Дмитрий Зюзин, штурмовик Георгий Попов...