Командиры мужают в боях
Шрифт:
Прошло несколько минут, и из рощи, в которую углубились разведчики, вдруг послышались взрывы гранат и громкое «ура», ответные выстрелы. «Напоролись-таки на противника», — с тревогой подумал я. Между тем гитлеровцы с дальних высот открыли и пулеметно-минометный огонь. Денисов, ойкнув, схватился за руку и присел. Его отправили в санитарную роту. Нам тоже едва не пришлось поплатиться за его неосмотрительность. Головная рота вышла на простреливаемое пространство.
Мы с комиссаром попытались развернуть батальон и атаковать неприятеля. Но под огнем сделать это оказалось не так-то просто. Я побежал к направляющей роте. Застигнутые
— Как же ты стреляешь?!
— Товарищ старший лейтенант, у меня в запасе еще один магазин!
А другой солдат, вооруженный самозарядной винтовкой, вообще бил в белый свет как в копеечку.
С помощью командира роты младшего лейтенанта Колядинского и сержанта Ильина мне удалось поднять подразделение. Ворвавшись в лес, оно выбило оттуда фашистов и вышло на опушку, неподалеку от кургана + 2.6. Красноармейцы захватили шесть пулеметов МГ-38, много боеприпасов, ракет и несколько пленных.
Роты, не попавшие под вражеский огонь, вступили в бой более организованно. Им пришлось действовать в лесу, что для них, прибывших из степных районов, было несколько непривычным. Схватка с гитлеровцами шла с переменным успехом и длилась до вечера.
Противник, укрепившийся на высоте и скатах, дальше кургана не пустил нас. В течение ночи батальон окапывался, приводил себя в порядок, пополнялся боеприпасами.
Когда ранило комбата Денисова и возник вопрос, кого назначить на его место, Ракчеев сказал полковому командованию:
— Присылать комбата не надо, у нас есть Исаков, его и назначьте.
— Да ведь ему нет и двадцати двух! Молод.
— Зато я стар.
С Ракчеевым согласились. Начальником штаба поставили младшего лейтенанта Белана, а его помощником — старшего сержанта Ильина.
Должностные передвижения не приостанавливают событий. Мне надлежало без промедления принять на себя командование и груз забот, связанных с людьми и хозяйством батальона. Из головы не выходили напутственные слова командира полка Ивана Аникеевича Самчука: «Если рота воюет хорошо, то и полк воюет хорошо. А если хорошо воюет батальон, то хорошо воюет и дивизия». Это напутствие стало для меня программой действий. Оно определило мое отношение к ротным командирам как основной опоре комбата.
Батальон — это несколько сот человек. В то время он состоял из трех стрелковых, пулеметной, минометной рот и взводов: противотанковых ружей, связи и санитарного. В наступлении ему обычно нарезалась полоска шириной до километра. Оборонялся на фронте до двух километров.
Был ли я достаточно подготовлен для этой должности? Конечно нет. Мой военный «багаж» был еще невелик. Правда, я уже прошел определенную командирскую выучку у такого отличного комбата, каким был И. И. Прошо. Но еще больше мне предстояло познать.
Так или иначе, я был поставлен перед свершившимся фактом и приступил к исполнению новых своих обязанностей. Как доброе предзнаменование воспринял я то, что это случилось как раз в те дни,
Во взаимодействии со 2-м и 3-м батальонами мы продолжали ожесточенно драться с противником, тщетно пытавшимся столкнуть нас в реку. На третий день боев нарушилась связь со 2-й ротой. А мне требовалось немедленно переговорить с ее командиром. Из ячейки управления послали двух связных, но ни один не вернулся.
Вызвал третьего. Передо мной стоял боец лет сорока-сорока пяти, с винтовкой в руках, в шлеме с шишаком. Под алой звездочкой виднелась еще и синяя пятиконечная нашивка. Стрелок доложил:
— Товарищ старший лейтенант, красноармеец Муха по вашему приказанию…
Я объяснил, в чем заключается его задача. Написал распоряжение командиру 2-й роты. Рассказал, как туда попасть. Предупредил, чтобы он был сугубо осторожен, так как непонятно, почему не вернулись посланные ранее товарищи.
Долго пришлось ждать, и мы уже начали терять надежду на то, что Муха добрался до роты. Но он вернулся, точно выполнив приказание. Из-за отворота шлема достал записку. Прочитав ее, я убедился: командир 2-й роты понял, что с наступлением темноты ему необходимо развернуть подразделение влево, где образовался разрыв с левым соседом. Нас разделял широкий овраг, который фашисты могли использовать для проникновения в наш тыл.
Мы с комиссаром поинтересовались, как же Муха сумел пробраться к роте. Боец стал неторопливо рассказывать, перемежая русские и украинские слова:
— Пройшов я трошки, дывлюсь — лежит убитый наш связной…
Когда Муха пошел дальше, щелкнул выстрел. Муха упал в снег и пополз, разгребая его перед собой, словно прорывал канаву. Так и дополз куда надо. Там оказался и второй связной, которому вражеский снайпер прострелил ногу.
Муха обстоятельно рассказывал, а я внимательно наблюдал за ним: он старался доложить все точно, ничего не забыл; его неторопливость, находчивость как бы подсказали мне, что жизненный опыт на войне играет очень важную роль: недостаточно ненависти к врагу и отваги, нужны еще осторожность, терпение, смекалка.
Этот пожилой красноармеец оказался замечательным человеком. Отзывчивый, добрый, верный товарищ, он прошел со мной дорогами войны столько же, сколько и я. Нет, он не был отчаянно храбр. Но все, что ему поручалось, выполнял беспрекословно. Я оставил его у себя связным. Потом мне стало известно, что в молодости он служил на пограничной заставе.
Когда я взял Андрея Григорьевича Муху к себе в ординарцы, то в дополнение к усам он отрастил бородку.
А как он любил коней! Пришлось мне однажды проскакать на его лошадке километров восемь. Она вся покрылась мылом. Муха так растревожился, что не находил места. Топтался вокруг Нюськи, гладил ее, заботливо прикрыл попоной, затем уложил и стал растирать ноги, приговаривая:
— Ну, бачила, як комбат издэ? Цэ тоби нэ я…
Мне даже жалко стало Андрея Григорьевича, вроде бы не лошадь загнал, а его самого обидел.
И еще одна черта в характере Андрея Григорьевича сразу бросилась мне в глаза: любил он поговорить. И не просто поговорить, а так, чтобы и себя между прочим показать. Начинал Муха свой, по сути, один и тот же рассказ обычно вопросом:
— А вы бачили кино «Сорочинская ярмарка»?
Независимо от того, какой следовал ответ, Муха продолжал: