Комарра. Вселенная Майлза. Роман, повесть, эссе
Шрифт:
Я расписываю и разрабатываю куски диалогов и накануне вечером сижу в постели и придумываю, что эти люди будут говорить друг другу и в каком порядке расположатся их реплики. Все это превращается в маленькие записки. На следующее утро я сяду с этими записочками за компьютер и попытаюсь превратить их в цельный и динамичный эпизод, у которого есть начало, середина и конец. Иногда за один раз мне удается создать целый эпизод, а иногда он растягивается на пару дней.
Теперь я совсем избаловалась. Я работаю большими кусками. Раньше мне приходилось прерываться чуть ли не после каждого абзаца, потому что мое время было гораздо более разорвано. Теперь мне удается сесть и проработать несколько часов кряду. Это — настоящая роскошь. В конце
Я беру распечатку главы и читаю ее в моей писательской группе, проверяю ее на нескольких друзьях, включая Лиллиан и Пэт. У нас уже много лет работает писательский семинар по почте. Глава обсуждается, покрывается пометками — и отправляется ждать в записные книжки. Когда книга закончена, я возвращаюсь обратно и стараюсь внести изменения и поправки во все то, что вызывало замечания у моих пробных читателей, стараюсь принять во внимание их возражения. И это станет тем вариантом, который я отправлю в издательство «Баэн букс».
К тому времени, как рукопись попадет в издательство, ее уже прочитывают несколько человек, помимо меня самой, так что обычно редакторская правка не очень травмирует. Время от времени они высказывают какие-то пожелания — например, усилить службу безопасности злодеев. Обычно правка происходит на макроуровне. Микроредактированием они не занимаются. Это работает. Я вношу изменения, которые рекомендует редакция (что обычно не требует особых трудов), и в результате получается окончательный вариант книги. В следующий раз я вижу его уже в виде верстки.
С именами всегда бывает очень трудно. Я над ними работаю. Я пролистываю телефонные справочники. Я разглядываю фирменные названия на продуктах в холодильнике и пытаюсь их трансформировать. Я брожу по дому и бормочу себе под нос: «Как мне назвать этих ребят?» На протяжении половины эпизода они могут называться «X», пока я не найду нужных имен. Я ужасно сожалею о своей системе форов и о том, как я ее устроила, потому что, если мне хочется написать роман, действие которого происходит на Барраяре, очень много фамилий должно начинаться с приставки «Фор», так что разобраться в них становится почти невозможно. Мне приходится находить способы ограничений на эти имена, чтобы они все не превратились в Фор-как-их-там.
Диалоги относятся к тем вещам, для которых мне необходимо вдохновение. Мне надо, чтобы я могла сесть и представить себе происходящее, мысленно услышать все эти разговоры. Только тогда я могу записать то, что они говорят. Это не происходит на уровне логического мышления. Значительную часть повествования можно выполнить логически: «Ладно, если идет драка, то они должны сделать то-то, такое-то физическое действие должно последовать за таким-то…» И для этого вдохновение не требуется. Но для диалога, похоже, нужно нечто большее. Он возникает где-то в подсознании, и для этого необходимы определенные условия. Вот одна из тех причин, по которой я расписываю и режиссирую диалоги. Если я запустила мысленный диалог, успела его ухватить и записать, почувствовала его динамику, тогда я могу сесть и написать эпизод целиком, со всеми «он сказал» и «она ответила». Только тогда я вставляю все ярлычки, жесты, мимику и тому подобное.
Диалог очень близок к пьесе или сценарию. Это очень динамичная форма действия. И очень тонкая. Интонации и странные вещи, которые люди произносят, могут изменить ход событий. Это очень непросто. Это самая сложная часть для написания и требует наибольших усилий и напряжения всех способностей. Я делаю несколько заходов, прежде чем мне удается записать все в нужном порядке, расположить все удачные моменты, которые я придумала, так, чтобы они плавно
Иногда персонажи выдают какую-то фразу или поступок, которые я не планировала. Это просто падает на страницу — и привет. Так получается гораздо лучше. Я ужасно люблю, когда что-то приходит непосредственно из подсознания. При этом почти всегда результат бывает прекрасный. Та часть моего ума, которая занимается писательством, имеет нелинейный характер, хотя само написание проходит через линейный процесс и текст записывается строчка за строчкой. Но по существу это нечто глобальное, сложное и хаотичное, возникающее словно из ниоткуда, но на самом деле вовсе не из ниоткуда. По-моему, очень прав Марвин Мински с его ментальной моделью различных актеров, которые удаляются, перерабатывают, генерируют нечто — и время от времени представляют свои результаты основному потоку. Он — человек очень сообразительный. Сознание людей работает нелинейно. Все обстоит гораздо сложнее, интереснее и забавнее.
После научной фантастики мой самый любимый жанр — детектив. Я всегда читала научную фантастику, фэнтези и детективы: рассказы с Шерлоком Холмсом, романы Дороти Сэйерс… Главным образом это были британские детективы. Я так никогда и не полюбила жесткие детективы, а вот британский вариант обожала. Конфликт интеллекта с силами тьмы, а-ля Шерлок Холмс. Почему-то это имеет особую притягательность — не только для меня, но и для многих других людей в нашей культуре. Видимо, именно поэтому этот жанр пользуется такой популярностью. Я мыслю категориями детектива. Он стал частью моей внутренней среды. Именно такие сюжеты я считаю занимательными. Так что, когда я сажусь писать занимательную историю, я обращаюсь к тому, что сама считаю занимательным. А это определенно детектив.
Мне надо рассказать вам кое-что о той стилизации под Шерлока Холмса, которую вы у меня выманили для этой книги. Это было единственное, что я написала после университета, но до начала своей писательской карьеры. Тогда я работала в университетской больнице. (Кстати, я должна извиниться за то, что последней пары страниц там, кажется, нет. У меня сохранилась только плохая фотокопия, оригинал давно потерян, и я была совершенно не в состоянии вспомнить, чем же я все это закончила. А этот год был у меня настолько безумно занятым, что я не могла даже пытаться хоть чем-то залатать эту дыру). Но этот кусок научил меня одной очень важной вещи относительно писательства — возможно, самой важной. И это не имеет никакого отношения к процессу писания или к чему-то, что я когда-нибудь слышала на занятиях по литературе.
Я писала этот фрагмент от руки, во время перерывов на работе и дома, потом печатала на машинке. А потом возникла насущная — и постоянная проблема найти кого-то — кого угодно! — кто бы согласился это прочитать. В тот момент я работала в отделении глазной хирургии, но я разговорилась с пациентом, который забрел к нам с другого этажа. Я заметила его за чтением книг в пестрых мягких обложках — это были вестерны, но все же достаточно близкий жанр. И я спросила, не согласится ли он прочесть мое произведение. Чтобы понять остальную часть этого рассказа, вам следует сейчас прочесть пару абзацев из начала того рассказа. Прочли? Ну ладно. Он прочел первую страницу, положил ее и ушел.
И я с опозданием вспомнила, что он пришел из онкологического отделения, где проходил лечение по поводу очень тяжелой формы рака. Я готова была сгореть от стыда. В своем желании быть прочитанной я даже не задумалась о том, кто именно это сделает, и о том, что это может причинить ему ненамеренную, но сильную боль.
Нет, писатель не может отвечать за то, как именно их произведение будет интерпретировать некий псих, но я с тех пор всегда помнила о том, что писательство и чтение — это две стороны одного процесса. Для каждого мяча есть ворота, для каждой мелодии — ухо, для каждой пули — цель, которая истекает болью и кричит. Писательство — это занятие обжигающее.