Комбат Ардатов
Шрифт:
— Рюмин! Связь! — крикнул Ардатов.
— Есть связь!
Рюмин — он снова стоял в петушиной позе, на одной ноге, подняв раненую, — навалившись на бруствер, разглядывая в бинокль немецкие танки, определяя по делениям бинокля дистанцию до них (Ардатов видел, как чуть дрожат его руки с биноклем), — Рюмин быстро наклонился к телефону и крутнул ручку.
— Связь есть! Дистанция восемьсот! — крикнул он Ардатову.
— Спокойно! — крикнул Ардатов ему в ответ. — Не перепутай репера!
— Нет! — крикнул Рюмин. — Что я, не понимаю? Товарищ капитан Белобородов! —
«Понимать-то ты понимаешь, а если перепутаешь, если от мандража перепутаешь — нам конец!» — подумал Ардатов и побежал по траншее проверить, что и как.
— Они слепые! Они ни черта не видят! — объяснял он красноармейцам, останавливаясь. — Танк качается, что танкисты видят через щели? Только местность! Разве твою голову заметишь через щель?
Все это было почти верно — различить пригнувшегося человека в глубокой траншее, через подпрыгивающую смотровую щель было делом дьявольски трудным, поэтому-то хрупкий, как козявка, по сравнению с танком, человек, если он не терял мужества, в траншее обладал такими преимуществами, что сам был страшен танку. Человек лишь должен был перебежать по траншее так, чтобы танк прошел рядом, чем ближе, тем лучше, и швырнуть на заднюю часть его, за башню, на жалюзи мотора бутылку с КС. Бутылка разбивалась, и если жидкость попадала на мотор, танк, как правило, загорался.
Для танкистов же было главным задавить или застрелить такого человека, но сначала следовало задавить его мужество — грохотом гусениц, пулеметными очередями выгнать человека из траншеи и, когда он побежит перед танком, всадить в его спину очередь из курсового пулемета или, сбив гусеницей, размолотить траками его слабые косточки, растереть его всего по земле. Поэтому-то и никак было нельзя выскакивать из траншеи.
— Не бойсь! Главное — не бойсь! — втолковывал Ардатов, перебегая от красноармейца к красноармейцу. — Пехоту мы положим, а этих — бутылкой. Подпускай ближе! Не трать зря бутылки! Они для нас — золото! Жизнь! Не бойсь! Без паники! Это их последняя атака! Как только стемнеет — отходим! Ясно! Отходим! Ясно? Ясно?
Он остановился рядом с Васильевым и Таличем. Васильев, натянув теперь пилотку по самые уши, как бы для того, чтобы лучше защищать лысину, спрятав гобой в нишу под бруствером, держал в руках бутылку с КС, а у Талича была противотанковая граната.
— Не промажете? — громко спросил Ардатов, хотя все они были рядом. — Только метров с двадцати! С пятнадцати! А лучше с десяти! С пяти! Не имеете права промазать! Или, — решил Ардатов, — отдай! — Он хотел было забрать у Васильева бутылку, но тот вдруг спрятал ее за спину.
— Не дам! Не промажу! — тоже закричал Васильев. — Сам не промажь!
— Мы не промажем! — подтвердил Талич, он ошалело смотрел на Ардатова, а у Ардатова мелькнуло в голове: «Он меня стукнет этой гранатой».
— Ладно! — крикнул он уже на бегу. — А вы что! — накинулся он на Просвирина и Жихарева, у которых он не увидел бутылок. Но заметив, что перед каждым из них лежит по паре гранат, махнул рукой. — Ладно! Станьте шире! Иначе одна очередь и…
— А нам и так хорошо! — рявкнул на него Просвирин и дернулся к нему, а потом схватился за винтовку.
«Ах, сволочь! — подумал Ардатов, отбегая дальше. — Бандитская рожа!»
— Не
— Связь? — спросил он, добегая до Рюмина. — Есть? Хорошо! Сейчас не будет.
Он знал, что как только танки подойдут примерно на полкилометра, немцы сделают артналет, а потом начнут садить минами, чтобы никто не мог высунуться из траншеи, давая тем самым возможность танкам подойти к траншее — если кругом рвутся мины, не очень-то точно прицелишься из ПТР, даже если в обороне они и есть. И этот артналет и мины, конечно же, должны были перебить кабель. Надеяться на то, что он будет целым, было бы глупо, поэтому-то Ардатову и надо было быть рядом с Рюминым.
Недалеко от них — от Рюмина, Нади, Старобельского — между красноармейцами устраивались у брустверов раненые. Им было больно шевелиться, и Ардатов видел, что когда они примеряют винтовки, приспосабливаются стоять у них поплотней, раненые морщатся.
— Прибыли! Явились! — доложила ему майор, когда он остановился около нее. — Остальные… — Она махнула пистолетом… — Остальные не могут. Ну, капитан!.. — Майор, наверное, хотела сказать что-то отчаянное, она была совершенно бледна, как если бы из ее лица ушла вся кровь, бледна, как побелка, как снег, как простыня. В общем, все для нее стало ясным.
— Спрячьте! — приказал он, ткнув в пистолет. — Только в ближнем бою. Чесноков! Майору винтовку и патронов! Держаться, товарищи! — крикнул он всем. — Держаться! Нас прикрывает артдивизион! Держаться! Спасибо, что пришли! Держаться, товарищи!.. Как стемнеет — всех выведем, вынесем. Только держитесь! Бейте их, гадов! Прицел «300»! Беречь патроны — бей наверняка! Спокойней, Софья Павловна, — сказал он тише. — Спокойней!
Эти раненые были, конечно, воинством слабым, но все же они обороняли десятка три метров траншеи — из этого куска они могли вести пусть не очень прицельный, пусть не очень плотный огонь, но все же… Для атакующих немцев-пехотинцев и этот клочок земли оборонялся, а ведь немцы не знали, что его удерживает инвалидная команда, поэтому и три десятка метров тоже в общей обороне играли свою роль.
— Не кучно! — крикнул Ардатов Софье Павловне, уже отбежав. — Побольше интервалы! — Он не объяснил ей и остальным, зачем надо интервалы пошире, — ударь снаряд прямо в траншею и, если люди сбились в кучку, не досчитаешься многих.
Но ни артналет, ни мины, ни даже эти Т-3 и Т-4 были страшны Ардатову, страшно было то, что на танках сидела пехота и пехота же бежала за ними.
— Рота! — подумал он. — Больше. Но уже не две!
— Что? — переспросил Рюмин. — Какая рота?
— Это я не тебе!
«Собрал последнее, что было, — подумал он о немецком комбате. — Эх ты, вояка! — презрительно добавит он. — Затянул, вовремя не бросил все! Считал, так, мол, управлюсь! Оправился! Если Белобородов, как сказал, даст по первое число, мы еще посмотрим. Белобородов ссадит пехоту, положит ее, а эти коробки мы уж как нибудь…»
Ударила сразу серия снарядов, они веером легли у самой траншеи, и следующая серия легла перед ней, и следующая, потому что немцы помнили, где их встретили в последний раз.