Комбатанты
Шрифт:
Усердные в науках зубрилы любят говорить очевидные вещи так, словно открытие сделали, но я даже не рассердился. Планета уютно лежала у ног, встречала нежно, стоило ли ругаться со светлым? Скорее, следовало ему посочувствовать. То, что мне достался он — это всего лишь тонкая до прозрачности печаль, наоборот — вот где горе. Я слыл самым нерадивым курсантом всей академии, звание это заслужил усердными трудами и носил его с честью и по праву. Добыть из меня толику знаний не сумел был даже гром небесный. Так что бедняга предвечерний ещё не знал, что словил на свою погибель!
— Как тебя звать, зубрила белобрысый?
— Пока не знаю, — ответил он грустно и величаво.
Спихнуть его что ли с камня, чтобы не принимал себя слишком всерьёз? Трёпка точно пошла бы на пользу, но тратить усилия на перевоспитание коллеги я пока не собирался. У меня были заботы поважнее.
Я тоже помнил всё, кроме родного имени, так происходит всегда при попадании в предначертанный мир. Он примет и даст новое, соответствующее местному колориту. Следовало лишь подождать неизбежного совмещения событий.
Вернуться, не выполнив своё предназначение, я теперь не мог: просто не нашёл бы обратной дороги. Нас для того и держали до поры в сфере чистого познания, чтобы слишком шустрыми не становились. Следовательно, надлежало с максимальными удобствами устраиваться здесь, а что главное я усматривал в нашей работе? Правильно вы рассудили: устроить всё так, чтобы не делать её самому, а спихнуть на другого, и нетрудно догадаться, кому светило стать первой жертвой.
Я не со зла говорю, вот честно слово. Суть в том, что я не бездельник какой-нибудь, а нормальная бестолочь, которая не потрудилась выучить, что надлежит предпринять в данном конкретном случае. Вот нужда и заставляла сваливать обязанности на первые же подвернувшиеся плечи. Широки они или нет — это уж как повезёт, и кому-то однозначно придётся трудно, потому вместо затрещины я наделил светлого добрым, всепрощающим взглядом.
— Как думаешь, разумная раса здесь уже появилась или нам придётся дожидаться нудного течения эволюции?
— Приди мы на готовое, знали бы свои имена, — рассудительно ответил предвечерний.
В логике я бы ему отказал, не умел только. С грустью пришлось признать свою зияющую некомпетентность. Просчитывать варианты пока не хотелось, я надеялся, что они сами проплывут перед глазами, как мусор по течению.
— Спустимся в долину? — предложил я. — Там мило.
— Мне и здесь хорошо! — буркнул он в ответ.
Я и сам ощущал настоятельную потребность оставаться на месте, что в целом расходилось с обычными устремлениями моей деятельной натуры. Я не лентяй, как уже говорил, нет, просто энергию чаще всего направляю в кривое русло удовольствий, а не на прямую дорогу к знаниям.
Светлый торчал на солнцепёке, впитывая благодетельное тепло, я тоже этим занимался, потому что ощущал некую слабость после прохождения забросившего нас сюда импульса, но нутро просило экзотики, а не унылой благости, потому когда какая-то ящерка дерзнула пробежать у моих ступней, я схватил её и мигом откусил голову. Заметив, как поморщился мой добродетельный напарник я съел и всё остальное, со вкусом хрустя лапками и панцирем. Предутренние могут использовать в качестве пищи
— Мой обед подсказывает, что с эволюцией здесь пока глухо, разве что призвали нас к разумным черепашкам, но тогда и мы уже отрастили бы панцири вместо крыльев.
— Я не знаю, — просто сказал светлый.
Его очевидная растерянность и менее заметная удручённость заставили меня подумать, что не только плохая компания портит бедняге настроение. Понятно почему послали в эту дыру меня — чтобы избавиться от несносного курсанта хоть на время местной эволюции, а вот светлый где налажал и в чём?
— За что тебя упекли? — спросил я прямо.
— Не твоё дело! — огрызнулся он, утвердив в первоначальной мысли, что и на белых крыльях бывают пятна.
— Конечно, не моё, так ведь потому и интересно.
Пожалуй, эта логика несколько расходилась с формальностью, предписанной каноном, но мне показалось, что предвечернего она заинтересовала. Я ведь честно не хотел с ним ссориться, потому что коротать миллионолетья, наблюдая, как рыбы выходят на сушу — занятие невероятно скучное. Тут любой собеседник — ценность, если он не черепашка и может тебе ответить.
Пока мы так сидели, предаваясь возвышенным думам, в воздухе начало накапливаться нечто. Угроза не угроза, а словно сгусток вселенской боли, довольно быстро приближавшийся к предложенной нашему вниманию долине. Я заглянул в небо. Там разгорались одновременно свет и тьма, словно мирозданье вознамерилось угодить сразу обеим стихиям, чьими представителями мы являлись. Я не прочь был признать, что мир готов подсуетиться с развлечением, но покой устраивал больше.
— Астероид что ли летит? — спросил я собрата по несчастью.
— Что-то большое, — ответил он.
— То есть вот оно сейчас вдарит прямо в грунт, динозавры вымрут и начнётся эволюция надлежащего вида? А кто такие динозавры, и кому они помешали?
Предвечерний не ответил, впрочем, и не требовалось. Я уже знал про ящеров достаточно, чтобы благополучно эти сведения забыть. Я наблюдал за посадкой космического корабля, а точнее — его крушением. Лавина сведений, хлынувшая в мозг, смела бы сознание любого смертного бедолаги, но я-то был предутренним и не страдал от информационного передоза.
Что-то у наших астронавтов не задалось с самого начала или задалось да не так, потому что, отчаянно сопротивляясь неизбежному, корабль падал слишком быстро. Раскалённый корпус начал разрушаться. Вот отлетел фрагмент, почему-то вынесенный вбок, закувыркался далеко в сторону.
— Ну кто так строит? — пробормотал я.
Светлый не ответил, жадно глядел на небесный гостинец, а меня между тем осенила гениальная в своей удобности мысль, причём я, дурак, поспешил выразить её вслух:
— Если эта хрень сейчас брякнется и разобьётся вдребезги, то и разумных не останется, за которыми нас сюда посылали! Свобода, Аргус, вот она уже, почти нарисовалась. Они точно не смогут посадить своё корыто и при этом не сдохнуть!