Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]
Шрифт:
Трое на цыпочках, неуклюже вывёртывая пятки, отступили от двери и разом кинулись на неё: однако замок выдержал. В комнате чутко ворохнулось движение: когда чекисты вторично обрушились на дверь, за нею негромко, но пронизывающе–тяжко и часто захлопало. Один из разведчиков круто повернулся, будто желая прыгнуть прочь: судорога прокатилась от его плеч через всё тело к ступням, и он распластался на ковровой дорожке.
По двери бежали дырки, трескуче вымётывая древесное крошево, крупинки краски. Вышибли её с третьего раза — в плотном синеватом чаду всплескивали искристые вспышки;
— Бо–о–мба!!! — вскричал другой, отскакивая в коридор.
Из комнаты катилась с жёстким постукиванием граната — продолговатая, с небольшую дыньку, вся в рубчатых шестигранных дольках. Разведчики инстинктивно отвернули головы, заслоняясь руками; граната не взорвалась.
Старший зацепил стреляющего: тупоносая пуля браунинга раздробила ему кость над правым локтем — многозарядный пистолет громыхнул об пол. Раненый упал на грудь, схватил его здоровой рукой — и был убит в упор очередью выстрелов. Старший чекист, с хищным пристальным вниманием и всё ещё с опаской, нагнулся над умершим, упёр руку в его плечо и вдруг рывком перевернул тело.
— Это ни х…я не Двойрин, еб… его мать! — заматерился пронзительным тенорком и стал обыскивать труп.
Саул Двойрин, создав в городе белое подполье, развивал многообещающие связи с Дутовым, чьи малочисленные соединения были оттеснены красной гвардией к верховьям Урала. Стремление возвратиться в Оренбург не покидало атамана.
В апреле восемнадцатого советская власть господствовала почти по всей России, однако имелись и те, кого не смирил большевицкий террор. В оренбургском подполье работали одарённые люди. ЧК пребывала в неведении о том, что пароль для красных застав куплен у служащего военно–революционного штаба. С вечера на заставах оказывалась неодолимо–приманчивая, злющая самогонка. Караульные не подозревали, кому они обязаны своим шалым несусветным счастьем.
Знали бы они, что в трёх верстах, в тихой роще, приостановился белый отряд…
2
Солнце зашло, разлив над горизонтом жирный, красно–лиловый свет, который стоял недвижным маслом. Таявший днём снег слегка пристыл; туманная дымка, поднимаясь над скукоженными весенними сугробами, скрадывала очертания безлистых деревьев. В роще высилось немало вековых великанов, и от них веяло каким–то диким привольем. Около трёхсот белых партизан сделали здесь привал перед набегом на город.
Вокруг одного из костров сидели на хворосте весьма молодые люди в солдатских шинелях, перехваченных узкими поясками из брезента. Ломаные отсыревшие валежины через силу горели копотным пламенем. Зато заставлял ноздри раздуваться дразнящий парок, которым курилось варево.
— А будь не говяжья тушёнка, а сало свиное? Стали бы есть, Иосиф? — обратился один из юношей к другому — по виду, еврею.
— Идиотский вопрос! — ответил за него молодой человек с наметившимися чёрными усиками. — Давай–ка мы поедим, а ты один раз не поешь.
Тот, кто спрашивал, заявил:
— В своё время я вообще не буду есть мяса! Но сейчас не обо мне.
— Я понимаю, — сказал Иосиф, —
Он вступил в отряд только сегодня утром.
— Я пошёл воевать, потому что согласен с моим дядей в одном…
Было известно, что его дядя штабс–капитан Двойрин — доверенный человек Дутова.
— Ваш дядя — правый эсер? — сказал спросивший насчёт сала. Юношу звали Евстафием Козловым. Он худ, невысок, но широк в плечах. Его привлекательное лицо необычно: середина с коротким вздёрнутым носом как бы вдавлена, лоб и покрытый светлым пушком подбородок выступают. Изучающий взгляд Козлова упёрся в Иосифа.
Тот подтвердил, что его дядя — давний социалист–революционер, участник терактов.
— Но мне не нравятся выражения в программе эсеров. Почему Россия будущего — это именно «трудящаяся Россия»? Почему к слову «интеллигенция» непременно прибавляется — «трудовая»?
— Молодец! Честно сказал, что работать не хочешь, — не то похвалил, не то поддел солдатик, сидевший сбоку от Евстафия. Фамилия его Агальцов, но зовут его Пузищевым. Он вовсе не толстопузый, он худ, как и Козлов, но когда стоит или идёт, то отводит плечи назад и прогибает спину, выпячивая живот.
— Вы поняли меня узко и банально, — подчёркнуто вежливо ответил ему Иосиф Двойрин. — Труд, желание трудиться — глубоко личное дело. Если я сижу в беседке и обдумываю идею, кто может знать, тружусь ли я? Ревизоры?
— Дайте я пожму вам пять! — Козлов возбуждённо привстал, обеими руками потряс руку Иосифа. И снова непонятно: взаправду ли это или для смеха.
— А как вы относитесь, — спросил молодой человек с усиками, — к… — он выдержал паузу, — к женщине у власти?
Иосиф, смутившись, наморщил лоб под взглядом юноши. Имя того — Димитрий Истогин. Он старше Козлова и Пузищева. Им по шестнадцать, ему на днях исполнилось семнадцать. Все трое — гимназисты из Бузулука.
— Я пошёл воевать, — раздумчиво произнёс Иосиф, — потому что согласен с моим дядей в одном: надо уничтожить национальное, религиозное, правовое и этическое неравенство…
— Этическое? — Пузищев прыснул. — Долой стыд, что ль?
— Думаю, — заключил Двойрин, обращаясь к Истогину, — что я ответил на ваш вопрос.
3
На городской окраине, у дороги, темнело, окружённое пустырём, приземистое кособокое строение. В недавние приличные времена это был кабак, ныне же здесь — красная застава. В избу набились караульные; снаружи к двери прислонился, зябко горбясь, часовой: ночной холод был задирчив.
Луна прогрызлась сквозь трёпаное облако, и стало серо от мутного света. Слюдяной блеск обозначил дорогу, что с вечера схватилась ледком. Часовой, смакуя, жевал ломтик восхитительного, хотя и пересоленного сала. То ли сродники, то ли закадычно–душевные друзья кого–то из караульных, поимев сострадание, снабдили заставу и питьём, и закуской.
Где–то плавали вязкие голоса, и часовой встряхнулся. На дорогу вереницей вытягивалась группка. Первым приблизился некрупный человек в куртке шинельного сукна, её ворот прятался под навёрнутым на шею шарфом.