Комбинации реалий
Шрифт:
– А на что мы там спорили, м? Ты мне денег случайно не должен?
– Драко!
– Хорошо, – Малфой посерьезнел. – Хрен с ним тогда, с этим спором. Хотя я все-таки победил, поэтому я... Ладно-ладно, – заметив мрачный взгляд Северуса. – Так что тогда произошло, Сев?
Снейп вздохнул. Во внутреннем дворе появились мадам Помфри и директор.
– Драко, случилось страшное. Рухнули все надежды и чаяния, – начал Снейп. Драко нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– Ну?
– Я долго думал, как это преподнести, но... Гермиона... я не знаю, как ей сказать. Ты
– Да ты заебал, Сев!
– Гарри мертв. Его тело подняли со дна вчера утром.
– Что...
Драко оторопел. Полубезумным взглядом посмотрел на Снейпа. Посмотрел в окно. Снова на зельевара. Осознание давалось с трудом. И он... не хотел верить! Не хотел! Не могло такого случиться, чтобы Гарри – его лучший друг – погиб!
– Ты. Врешь, – произнес он в лицо своему наставнику практически так же, как это произносила Лили. Северусу стало совсем не по себе.
– Его тело сейчас выгружают, – дрожащим голосом сообщил он, кивая на окно. Драко вновь взглянул наружу. Профессор Дамблдор, профессор Флитвик и мадам Помфри стояли над гробом.
– Нет... я не могу поверить... – прошептал Драко. Затем сорвался с места прежде, чем успел что-то сказать зельевар. Снейп вздохнул. Останавливать Малфоя он не видел смысла.
Вскоре Драко показался во внутреннем дворе. Северус отвел взор, чтобы не видеть, как убивается Драко из-за погибшего друга. Съехал по стене, садясь прямо на холодный каменный пол.
Захотелось курить.
Но все сигареты были у Малфоя.
– Гермиона, привет.
Девушка подняла взгляд. На пороге ее комнаты стояла Уизли, бледная, неестественно улыбающаяся Уизли. Это Малфой успел ее так замучить? Нет, быть того не может.
– Привет... Я, – Гермиона запнулась, – я как раз хотела увидеться с тобой.
– Да? – голос Уизли дрожал. – Какое совпадение. Гермиона...
Что-то в этом разговоре было не так, Грейнджер чувствовала явный подвох. Случилось что-то плохое... Что? Темный Лорд вернулся? Вряд ли это так плохо. Ведь у него есть чудесная, прекрасная, блестящая...
– Гарри. Его больше нет.
...лысина.
Спустя два дня.
Гермиона едва стояла на ногах: сказывались бессонные ночи в библиотеке, нервы, бесконечные переживания и, наверное, беременность. Да, нечто, живущее внутри, не давало Грейнджер покоя – вот и сейчас, неосознанно держа одну руку на животе, а во второй сжимая холодные пальцы Гарри, девушка пыталась понять, как так получилось, что жизнь ее сделала столь резкую петлю.
И сразу же иронично думалось о том, что именно эта петля постепенно затягивается вокруг ее, Гермионы, шеи.
Девушка никогда не мечтала остаться матерью-одиночкой.
Она не была сильной, храброй или хотя бы, черт возьми, на самую малость готовой к тому, чтобы смотреть на то, как тело любимого человека погружают под землю, а ты ничего не можешь с этим поделать.
Грейнджер вообще не была уверенна, что хочет этого ребенка: потому что она элементарно ни черта не умела. Ну, в смысле,
Кроме материнской любви и всего такого.
Гермиона просто боялась.
И ей было больно, ужасно больно глубоко в душе, но еще девушка знала, что Северус и Драко что-то подливали ей в чай, и после этого Грейнджер могла забыться глубоким, крепким сном или же просто ненадолго успокоиться и привести свой разрушенный в щепки внутренний мир в состояние относительного порядка.
Северус Снейп вообще слишком сильно озаботился о Гермионе, явно чувствуя себя виноватым. Он делал все, чтобы эмоции не навредили ее ребенку, чтобы отпрыск Гарри жил, был здоров и не пострадал от эмоций умной, но такой молодой и импульсивной мамаши.
Поэтому сейчас, после того, как утром Снейп накачал девушку своим чудесным чаем, Гермиона могла лишь смотреть на бледное лицо любимого человека, сжимать в руках его пальцы, чувствовать тоску глубоко в груди и плакать. Не надрывно, как в первый день, без истерики и ненависти ко всему окружающему – плакать тихо, но от того не менее судорожно.
Гермиона знала, что руку любимого придется отпустить, что придется отпустить боль и отчаяние, что придется смириться и научиться жить вместе с этой утратой.
Гермиона была умной девочкой, она все знала.
Но только это ничего не меняло.
Если бы кто-то спросил Джинни, что она чувствовала, смотря на Драко Малфоя, то девушка не смогла бы ничего ответить внятно. Она бы даже и не смогла выразить всех тех чувств, что бурлили внутри, бушевали, подобно вулкану, грозясь вырваться наружу бесконечным потоком.
Внутри все взрывалось и мерцало, опадая песком вниз.
Девушка захлебывалась этой болью, которая так и исходила из самого сильного и стрессоустойчивого на ее памяти человека.
Уизли смотрела на парня, и не могла понять, в какой миг она упустила тот момент, когда со слизеринца спала вся спесь, ироничность и стерлась с лица язвительная, самовлюбленная ухмылка. Когда же он превратился вот в такого – бледного, потухшего, полупустого, мрачного и мертвого внутри человека. Джинни не понимала, как можно было так осунуться, как у извечно похуистичного Драко Малфоя наружу вышло вот это – истинно-болезненное существо.
Драко не смеялся.
Драко не язвил.
Драко не смотрел ни на кого, жмурился, и не хотел подходить к телу своего лучшего друга, которое вот-вот должны были погрузить в землю.
Он сжимал кулаки, сцепив зубы, и дышал через раз. И Уизли было страшно. Страшно, словно бы из-под ног ушла опора, словно бы легкий бриз иллюзорного спокойствия смело за одну секунду.
Ей хотелось подойти к Драко, толкнуть его, ударить, да сделать с ним что угодно, лишь бы не видеть ЭТОГО. Лишь бы не понимать, что вот так, именно так ломаются самые сильные, уходят в неизвестность вместе с душами любимых людей... и не возвращаются.
– Драко, подойди к нему... я думаю, он бы хотел, – прошептала Джинни, подойдя к Малфою максимально близко. – Посмотри на него.