Комедианты
Шрифт:
Сильван разыгрывал эту комедию, как и другие, стыдился, что был обманут, и притворялся счастливцем, точно так же, как Цеся рассказывала, что она чувствует себя свободною только с того времени, когда отделалась от Фару рея, точно так, как граф покупал имения.
Но когда расходились из залы, когда глаза посторонних не тяготели над ними, сколько слез проливал каждый из них, проклиная судьбу, тогда как должен был проклинать только себя! Ни одна сердечная связь не соединяла их между собою, ни один из них не поделился с другим откровенностью: каждый нес свой крест отдельно.
Один о другом знал не много; ни сын о делах отца,
Наконец наступили контракты. Граф раздумывал долго: заболеть ли ему или нет? Что делать? Не хотелось ему лежать в кровати; он не поехал, не послал никого и остался дома, посмеиваясь над бурею. Правда, что теперь тяжело было от нее увернуться, потому что приходилось иметь дело почти с одним Слодкевичем, который так распорядился, что имел у себя в кармане почти все графские долги.
— Пусть же вызывает, — сказал самому себе граф, — война, так война; буду отделываться. С год продолжится процесс, я могу кричать, заплачу; протяну, и умен будет, если через три года дождется продажи.
Он говорил так, но уже видно было, что он дошел до крайности: он, который до сих пор заставлял просить себя о принятии денег, с таким искусством охотился на них, теперь должен был скрываться, таскаться по судам и признаться в несостоятельности.
В такой каше, которую заварил себе несчастный Дендера, каждый день предвидя худший конец, дождался он возвращения барона Гормейера. У графа был еще последний луч надежды, слабый, правда, но утопающий хватается и за бритву. С бароном еще, с чужим, можно было играть свою роль. Дендера встретил его печальный и как раз с его прибытия сделался необыкновенно нежен к невестке, которую несколько месяцев не видел. Но барон, узнав от окружающих ее лиц, какую жизнь вела она в доме мужа, не дал обмануть себя наружным видом заботливости и привязанности.
Через несколько дней встретились с глазу на глаз два бойца: граф, гордый и самоуверенный, и барон, холодный и скромный. Дендера начал ему описанием преследования, жертвой которого пал он; сделав из этого трагическую историю, подкрасил ее, прибавил и после получасового рассказа, который Гормейер выслушал терпеливо, заключил просьбой о помощи: просил только полмиллиона.
Немец не дрогнул, не удивился и ничем не выказал о своих чувствах. Он помолчал, подумал и наконец открыл рот:
— Граф, — сказал он, — женитьба вашего сына не дает ему ни малейшего права на мой карман. Договор наш, по несчастному стечению обстоятельств, должен уничтожиться. Дочь моя не нашла ни в нем, ни в вас сердца и сострадания, которые встретила бы она даже у посторонних. За что же вы заставляете меня платить?
— За имя, которое носите! — сказал лаконически граф, с гордостью, полною величия.
Барон пожал плечами.
— Мы не хлопотали об этой чести и не добивались союза.
— Вы думаете, государь мой, — сказал граф, разгорячаясь, — что я не знаю, кто вы?
— Знаете, конечно, что я родом из Линска, что отец был бриллиантщиком, что жена моя была дочь банкира, а дочь — вдова
— А зачем же притворялись вы не тем, что вы есть?
— Мы были тем же, чем и теперь, ничего больше; и сверх того, мне приятно назвать себя вашим покорнейшим слугою.
Барон поклонился и вышел, а Дендера мог преследовать его только проклятиями.
В тот же день Гормейер приказал своим людям готовиться в дорогу; весть эта потрясла сильно все Дендерово. Не говоря уже о потере доходов невестки, дело шло о том, как объяснить перед людьми ее исчезновение.
Сильвана не было дома. Тотчас же казак полетел к нему со словесным поручением — позвать его безотлагательно по самонужнейшему делу. Не привыкший к исполнению чьих бы то ни было приказаний, молодой граф на этот раз, как бы предчувствуя необходимость возвращения, сел в экипаж и поспешил домой.
Он застал отца, который, по своему обыкновению, после первого волнения уже отыскивал средства воспользоваться угрожающим им происшествием.
— Послушай, Сильван, — воскликнул Дендера на пороге, — мы не должны скрывать друг от друга своих огорчений; надо посоветоваться и действовать заодно! Барон Гормейер увозит твою жену.
— Пусть себе увозит! — равнодушно заметил Сильван. — Что мне до этого?
— Что ты говоришь? Мы разорились на эту женитьбу, которая не дала нам ни гроша: если милостивой государыне вздумается умереть, и умрет она у нас, ты получишь после нее законное наследство, седьмую и четвертую части. Из седьмой не поживишься, но четвертая — из драгоценностей и серебра — может поддержать нас. Сверх того, пока они тут, мы имеем право на ее доходы, а признаюсь, это необходимо; дела наши плохи, очень плохи. Мы должны удержать ее. Пусть барон едет себе к ста чертям… но не она, не она.
Сильван был поражен практическим взглядом отца на последствия отъезда и в первый, может быть, раз согласился исполнить его желание. Они отправились оба к барону, который, не обращая ни на что внимания, присматривал за сборами в дорогу.
Молча, любезно принял их Гормейер, но не пикнул ни слова.
Граф первый начал ораторствовать.
— Барон, — сказал он, — я говорил вам и повторяю теперь вместе с сыном, что, не связывая вашей свободы и желания отправиться в дорогу, невестке уехать мы позволить не можем.
— Я жену не пущу, — прибавил Сильван.
— Ты хочешь, чтобы она умерла, покинутая здесь, под вашей бессострадательной, негостеприимной кровлей?.. — отозвался барон взволнованным голосом. — Что же вы за люди, где же ваши сердца? Разве вы жалели ее? Не удивляюсь я старшим, но ты…
— Что ж, вы хотите, чтобы я с помешанной сидел! — возразил Сильван.
— Уважь волю Божию, которая посетила тебя и меня! Мы не обманывали тебя, не привлекали, напротив, отказывали, согласились неохотно: кто же мог предвидеть, как кончится это печально!
— А если кончилось так печально, — прибавил граф, — тут уж не время плакать и разнеживаться. Сильван не пускает своей жены и, хотя он не может неотступно сидеть подле нее, барон, вы не можете, однако же, упрекнуть его в недостатке сердца. Именно потому-то он и не может сидеть подле нее, что грустный вид этот мучит его и огорчает. Но это еще не важно: у меня, как у отца семейства, есть другой вопрос. Мы разорились на этот брак и разорвать его не можем; вы увезете дочь, а мы останемся с убытком, какой понесли?