Комедианты
Шрифт:
— Что у этого Смолинского в голове? Коли захочу, так и женюсь. У меня тысяча душ! Да, тысяча душ!
Уверив себя, что это может удаться, судья стал смело готовиться; и хоть неприятно было ему расставаться с деньгами, делать нечего, заглянул в кошелек, отсчитал и начал экипировку.
Он купил лошадей, колясочку, шоры, нанял лакея и, призвав портного, в продолжение недели обшивался из нового и из старого, уверенный, что явится необыкновенным франтом. Особенно рассчитывал он на один гранатовый фрак с желтыми пуговицами, который называл bon ton, и
— Плутяга-молодец, тысяча душ! Посмотрим, — пробормотал он про себя. — Знай нас, пан Смолинский!
На другой день, собравшись торжественно, он отправился в Де-ндерово; в дороге уже только начал обдумывать он, как начать. Ему предстояло два пути, он не знал, который выбрать: начать ли с барышни или, по-старинному, просить ее руки у графа? Слышал он, что в свете и тем и другим образом это делается.
— Увижу барышню, на толки людские положиться нельзя. А что как крива? Это случается. Говорят, даже теперь корсетами так подделывают, что и не заметишь; но у меня глаз верен! Ого! Если понравится мне, скажу графу так-таки прямо, ясно, отлично и понятно; что мне таить?
Приехав во дворец перед самым обедом, Слодкевич застал в зале несколько гостей, графиню, дочь ее и старика Дендеру. Он вошел в комнату, придав себе самый неуклюжий вид, который казался ему приличнейшим к его наряду: голова вверх, чуб вверх, грудь несколько вперед; закругленная левая рука ловко держит обновленную шляпу, ноги несколько назад, на губах улыбка, глазки щурятся, а самоуверенность придавала ему печать такого комизма, что собравшиеся гости чуть не разразились смехом. Сильван, нисколько не стесняясь, тотчас при встрече стал осматривать его со всех сторон, словно какого-нибудь невиданного зверя. Старый Дендера искал причины, которая могла бы принудить его к таким частым посещениям, и так как не был ему ничего должен, то не мог догадаться.
Слодкевич, хоть и поскользнулся сильно раза два на паркете, раза два уронил шляпу, однако же, сняв зубами перчатки, сел в кресло подле дочери графа.
Он начал бы даже безотлагательно разговор, кидаясь смело в омут волокитства, если бы пружины кресла, к которым он не привык, не обеспокоили его немного в самом начале. Он оглянулся несколько раз, не строят ли ему каких-нибудь штук; чувствуя, что он подымается, хотел избежать этого удовольствия и, пожав плечами, обратился к Цесе.
Если б не печаль и досада на душе, Цеся давно выбрала бы неоцененного провинциального оригинала целью своих шуток, но теперь ей было не до того. Она и Сильван только переглянулись, как бы соболезнуя, что дела отца приводят к ним подобные фигуры. Хотя Слодкевич воображал, что с барами легко разговаривать, однако, когда пришлось заговорить с Цесей, он не знал, с чего начать.
—
— Что? — спросила Цеся.
Необходимость повторить другой раз это рассуждение смешало Слодкевича; но смело стоя за правду, он высказал свою аксиому вторично.
— Действительно! — ответила Цеся. — Но разве это уже начало весны?
Судья, не понимавший жизни без календаря, смутился этим вопросом.
— А как же? — сказал он. — Да ведь теперь того и жди, что жаворонок запоет.
Жаворонка он влепил, как существо, могущее навести разговор на поэтическую дорогу.
«Но, черт ее возьми, как хороша! — подумал он. — Немножко бледна! Ничего, ничего, поправится!»
— Я думала, что это еще зима, — ответила Цеся, зевая, — у нас зима длится от лета до лета. Так холодно.
Она вздрогнула.
Слодкевич не понял.
«Бредит, — подумал он, — неужто ей не дали воспитания, что она не знает о весне и об осени? Вот удивительная вещь! И по-французски бормочет».
— Вы, вероятно, занимаетесь садом, хозяйством?
— Я? Хозяйством? — воскликнула Цеся со смехом. — Это было бы превосходно!
— То есть хозяйством в саду! — добавил судья.
— Я люблю цветы, — ответила Цеся, удерживаясь. — А вы?
— Я также, очень! У меня есть даже на одном фольварке очень красивые астры, которые достались мне за недоимку и не стоят ни гроша… И пионы! Но у меня всегда девчонки рвут.
— Особенно жаль пионов, — сказала Цеся шутя, — вы, должно быть, их любите?
— А как же! — возразил Слодкевич. — Хоть мы, хозяева, и не женаты!
— Так вы не женаты? До сих пор не женаты? — спросила Цеся, будто бы удивленная.
— Не было времени, — сказал судья. — Изволите видеть, у меня на шее тысяча душ, хозяйство; а как задумаешь жениться, так ведь отымет много времени.
— У вас тысяча душ?
— Тысяча одиннадцать мужеска пола, тысяча двадцать три женских; три хорошеньких фольварка, винокурня.
— Прошу покорно, и до сих пор не женаты! — воскликнула Цеся, подшучивая так серьезно, что Слодкевич, увлеченный ловкостью разговора, и не догадывался, что над ним безжалостно смеются.
— И уж позвольте доложить вам, — сказал, разнеживаясь, Слодкевич, — с каждым днем чувствую сильнее необходимость отыскать себе неразлучную подругу жизни. Скучно мне; грустно одному. — Он вздохнул, вздохнула и графиня. Судья стал смелее.
— Если б я только нашел кого, кто бы мне понравился…
— И кому бы вы понравились, — прибавила Цеся.
— Да, да! — поправился Слодкевич.
— Что же? Симпатии бывают обыкновенно взаимные, — говорила безжалостная Цеся.
— Бывают взаимные, — повторил судья, удивляясь, как идет гладко. — Ну, так я бы сейчас и женился. Дома у меня нет, но это бы сейчас устроилось, и все остальное, — были бы деньги, были бы деньги!
«Не слишком ли далеко я заехал? — спросил он самого себя мысленно. — Но она, видимо, ободряет меня».