Комедианты
Шрифт:
— Что вы так спешите?
— Мне велено возвращаться скорей, я опоздал.
— Ну, так возвращайтесь себе, если вам так нужно! Но, — прибавила она, — помните, что вы должны приехать на мою свадьбу.
И, кинув ему это слово, она будто хотела кольнуть его чувствительнее, простилась с ним печальным наклоном головы и выразительным взглядом, чтобы он ушел не совсем обиженный, чтобы страдал, но воротился.
— Так до свидания, не правда ли, до свидания?
— Не знаю, — сказал Вацлав.
— Я хочу, я приказываю,
И с принужденным смехом она прибавила:
— Вы, кажется, любите резеду? Так вот вам ветка ее из букета пана Фарурея; пусть она напоминает вам, что вы дали мне слово быть на. моей свадьбе.
— Буду, — ответил Вацлав, собираясь с силами, — буду наверно.
Выражение, с каким сказал он это, блеск его глаз и слеза, которая навернулась в них, испугали и тронули Цесю; она хотела задержать его и успокоить, но он выбежал шибко, и только быстрые шаги его были слышны по лестнице: он бежал.
Простившись с графом, который настаивал, чтобы он уезжал из этих мест, и с Сильваном, который, посвистывая, кинул ему равнодушное adieu note 16 , сирота поспешил в коляску, стоящую у ворот, как вдруг человек, дурно одетый, старый и седой, оглядываясь кругом, приблизился украдкой к нему.
Вацлав думал, что это был нищий и доставал уже деньги, но старик схватил его за руку и, заглянув в лицо, спросил:
— Это вы, Вацлавек?
— Что ты хочешь, старичок? Это я.
Note16
До свидания (фр.).
— Это вы — сын той бедной женщины, что умерла на пасеке?.. Это вас граф взял на воспитание?
— Это я, мой любезный.
— А, это вы! — повторил мужик, кивая головой. — Где же вы теперь живете?
— В Кудроставе, мой любезный. Что же ты хочешь от меня?
— Ничего, ничего, — ответил старик, оглядываясь осторожно на все стороны, — ничего, так, я хотел только вас видеть, потому что я нянчил вас дитятей. — И он прибавил тихо: — Поезжайте же, поезжайте; мы увидимся.
Сказав это, он повернулся и ушел.
Встреча эта, слова и таинственные взгляды произвели новое впечатление На сироту, за минуту так сильно страдавшего. Вацлав сел в коляску, любопытный, занятый встречею, предчувствуя, что она не может не иметь влияния на его будущность. Молча и мечтая, поехал он в Кудростав, где при первом появлении осыпали его вопросами о коляске и лошадях, потом о приеме у графов, о них самих, о доме, обычае и т. д. Ничто так не занимало Дембицких, как барские обычаи, потому что они должны были их обезьянничать.
Вацлав, открыв им немного нового, поспешно ушел, к большому их огорчению, чтобы отдохнуть именно тогда, когда они надеялись,
— Этот господин, — сказал Дембицкий недовольным тоном, — слишком высоко поднимает нос, разыгрывает роль помещика, хоть сам какой-то найденыш, сирота! Во всем угождают ему, а ему еще не угодно и поговорить; надо будет принять другие меры.
— Не бойся, я ему выпалю откровенно всю правду, — воскликнула жена, которая в таких случаях вообще всегда считала себя выше мужа, потому что ближе потерлась около господ, — я сумею напомнить ему, чем он нам обязан, и дать ему почувствовать, что мы, хоть и не графы… И, наконец, если не хочет служить, как надо, за наш хлеб, ну, так счастливой дороги, может себе отправляться.
— А, стой, Кася, — прервал Дембицкий, — между нами сказать, это было бы хуже всего; что сказали бы люди? Что не мы его прогнали, а он нас кинул; для репутации дома пускай остается.
— Ну, а если он постоянно будет так задирать нос?
— Ну уж как-нибудь пробьемся год; а то расславят, что у нас нельзя пробыть и году.
— Да с какой стати заботиться о людских толках?
— Конечно; но опять, с другой стороны, — заметил Дембицкий, — гораздо лучше не давать повода к клевете.
Рано утром при уроке музыки решилась госпожа Дембицкая приступить к Вацлаву; она пришла и прошлась даже по комнате, но грустная физиономия музыканта, его пасмурное чело и какое-то достоинство, которое внушало невольное уважение, принудили ее отложить выговоры на другое время. Сам Дембицкий был доволен этим, и Вацлав, ничего не зная, остался спокоен.
Смеркалось. Освободившись несколько, учитель вышел с мальчиками прогуляться и в тополевой аллее встретил старика, виденного им вчера в Дендерове. Появление его здесь в высшей степени возбуждало любопытство Вацлава; но разговориться с ним при детях было неловко; проводив своих воспитанников домой, Вацлав отпросился, сказав, что ему очень нужно выйти на некоторое время; он не дождался даже позволения госпожи Дембицкой, которая собиралась при этом сделать выговор, и поспешно ушел, зная, что в аллее ждет его мужик.
У старика этого была длинная седая борода; на вид ему было лет восемьдесят, цвет лица его напоминал пожелтевший пергамент. Длинные белые волосы висели у него на затылке, оставляя открытую и лоснящуюся лысину; глаза впали под нависшими седыми бровями, нос был сухой, во рту у него не было зубов, пушистая борода дополняла красоту этого замечательного лица. Он шел, опираясь на палку и сгорбившись, как будто тяжесть лет давила его; наряд его был простой, деревенский, но чистый, и что-то говорило в этой одежде, что он не всегда носил ее; покрой кафтана, платок на шее и шапка делали его похожим на бывшего дворового.