Комедии
Шрифт:
К о с т я. О чем?
Я к о в. О своем бедственном состоянии. Тифозные, гриппозные должны предупреждать.
К о с т я. Я же не тифозный!
Я к о в. Все равно: влюбленный — значит больной.
К о с т я. Яков, она здесь… Ругайся вполголоса.
Я к о в. Попал жить в одну комнату с влюбленным!
К о с т я. Это же не заразно.
Я к о в. Зато неприятно. Каждый день бриться будешь, сегодня брюки, завтра воротничок, потом и до галстука докатишься. Скажи честно: галстук привез?
К о с т я. Ну, привез.
Я к о в. Как же с тобой жить после этого?
К о с т я (видя,
Я к о в. От нормального я бы «гувернантки» не снес.
К о с т я. Ты не свирепей, пойми, ведь я, ведь со мной, ведь у меня… Яша, друг! (Обнимает Якова.)
Я к о в. На людей начал бросаться. Прямо лунатик!
М а н я вновь выходит на площадку.
Я к о в. Я ей пожалуюсь. Ма…
Костя увлекает Якова в дверь вышки.
М а н я (с ролью в руках). Я одна на сцене… Здесь рампа, там публика… Жутко… Ой, как жутко! Вот они — зрители. Какие все страшные!.. Лучше не смотреть. Ведь они не знают, что это моя первая роль. Главное, не волноваться. Так. Тишина. Хорошо — тишина, а если в зрительном зале кашляют, как в туберкулезном санатории? И вдруг провал? Нет, я буду играть замечательно. Но как же играть, когда я роли не понимаю? Дело происходит до революции. Девушка сошлась с любимым человеком. Ничего особенного. Он ее бросил. Пожалуйста, вот бы не заплакала! У нее должен родиться ребенок. Тоже ничего сверхъестественного. Об этом узнают родители и выгоняют дочь из дому. Подумаешь, трагедия — взяла и переехала! Все знакомые от нее отвернулись. Да я бы сама не взглянула на таких знакомых. Наконец, героиня встречает студента. Она вся потянулась к нему, он весь потянулся к ней; но, узнав о ребенке, больше не приходил. Туда и дорога! А она страдает. Четыре акта, восемь картин страдает. Из-за чего? Из-за чего? Как нелепо жили люди! Ах, если бы теперь встретить хоть одну такую девицу! Посмотреть, расспросить… Не понимаю… Хотела обратиться к автору — оказывается, он умер естественной смертью: от недостатка гонорара. Ему хорошо, а у меня через месяц премьера. Так — рампа, так — публика… Я вхожу… и ничего не понимаю!
Из дома на террасу выходит О л ь г а П а в л о в н а.
Мама, мама!
О л ь г а П а в л о в н а. Что тебе?
М а н я. У тебя были любовники?
О л ь г а П а в л о в н а (роняет чашку из рук). И как язык не дрогнет такую мерзость у матери спрашивать! От каждого твоего вопроса у меня посуда бьется.
М а н я. А знакомые от тебя не отворачивались?
О л ь г а П а в л о в н а. Глупеешь ты летом.
Из дачи слышна виолончель.
М а н я. Нет, отвечай серьезно: неужели твоя молодость прошла без всяких приключений?
О л ь г а П а в л о в н а. Я не Шерлок Холмс.
М а н я. Зачем же вы существовали?
О л
М а н я. На что же ты истратила свою жизнь?
О л ь г а П а в л о в н а. На тебя, на тебя я жизнь истратила.
М а н я. И совершенно напрасно.
О л ь г а П а в л о в н а. Теперь сама вижу, что напрасно.
М а н я. Хотите, я вас перевоспитаю?
О л ь г а П а в л о в н а (роняет чашку). Не говори ничего, когда у меня посуда в руках. (Зовет.) Сережа, Сергей Петрович!
Входит К а р а у л о в со смычком в руках.
К а р а у л о в. Ольга Павловна, ведь ты Чайковского перебила.
О л ь г а П а в л о в н а. Что Чайковского — я посуду перебила! Ты к дочери прислушайся!
М а н я. Отец, скажи, пожалуйста, из-за тебя погибла хоть одна женщина?
О л ь г а П а в л о в н а. Вот!
К а р а у л о в. Из-за меня? Из-за меня две чуть не погибли.
М а н я. Что же они, застрелились, утопились?
К а р а у л о в. Отравились. Еле спасли.
М а н я. Ты не стесняйся, рассказывай, где это было?
К а р а у л о в. У нас, дома.
М а н я. Как же они отравились?
К а р а у л о в. Рыбой. Я угощал.
М а н я. Я не об этом спрашиваю. От любви, от любви к тебе никто не страдал? Ты артист, музыкант, возможно — был интересным.
О л ь г а П а в л о в н а. Никогда не был.
К а р а у л о в. Был, был.
М а н я. Не спорьте. Ну? Губил ты поклонниц?
К а р а у л о в. Я не понимаю — какого ты от меня душегубства требуешь? Я почти всю жизнь в оркестре играл, а женщины только от солистов погибали, и то не до смерти.
М а н я. Почему вы такие неяркие?
О л ь г а П а в л о в н а. Мы неяркие? Обидно слушать.
М а н я. Ах, если бы вы могли выгнать меня из дому!.. Ночь… Мороз… Я ухожу без шубы, кутаясь в классический театральный платок… Слезы замерзают на глазах, и вьюга гонит меня по пустынным улицам… (Уходит в «образе».)
О л ь г а П а в л о в н а. Господи, чего это с ней?
К а р а у л о в. Или от любви, или от плохого питания.
О л ь г а П а в л о в н а. «Классическая ночь без шубы» — от любви.
К а р а у л о в. Кого же она любит?
О л ь г а П а в л о в н а. Я догадываюсь… Какого-нибудь мужчину.
К а р а у л о в. Ты лучше не догадывайся, а скажи: кто у нас в доме бывает?
О л ь г а П а в л о в н а. Теперешние молодые люди в домах не бывают, они свое место знают: дальше террасы не идут.
К а р а у л о в. Трудная женщина!.. Ну, на террасе кто за Маней ухаживает?
О л ь г а П а в л о в н а. Ни на террасе, ни в других местах никто теперь ни за кем не ухаживает.
К а р а у л о в. Как же они… ну, встречаются, объясняются?
О л ь г а П а в л о в н а. Как они это делают, не знаю, а догадываться боюсь. Я кавалеров от дачи отгонять стараюсь. Вон один с утра бродит. (Подталкивает мужа к двери.) Делай вид, что нас дома нет.
Уходят.