Комедия книги
Шрифт:
— Люди смертны. Рано или поздно господь призовет к себе всех. А хорошие книги бессмертны и заботиться нужно только о них, — ответил дон Винсенте со спокойствием мудреца, познавшего высшую истину.
В правильности своих действий он был убежден. В ходе следствия он сохранял необычайное спокойствие, которое изменило ему лишь на суде, при вынесении приговора. Защитник его, который, казалось, адвокатом родился, стремился доказать, что само по себе признание — еще не достаточное доказательство виновности. Для вынесения приговора необходимы вещественные улики, а таковых не имеется. В доме дона Винсенте была, правда, найдена инкунабула пальмартовского издания 1482 года, но из этого еще не следует, что это и есть экземпляр Патсота, жертвы пожара.
— Эта книга — уникум, — возразил
— Нет, не уникум, — парировал адвокат. — Пожалуйте, вот один из парижских букинистических каталогов, здесь объявлен еще экземпляр. А где есть два экземпляра, возможен и третий, и этим третьим, возможно, и был экземпляр, изъятый у дона Винсенте. Но адвокатские уловки не помогли, и дона Винсенте приговорили к смертной казни. И тогда убийца горько разрыдался. Судья счел это подходящей минутой для того, чтобы выжать из обреченного слова раскаяния, и в велеречивых выражениях обратился к нему с вопросом: осознал ли он всю тяжесть совершенных преступлений? Сломленный дон Винсенте кивнул.
— Над судом земным есть еще один, высший суд, милосердие которого воистину неизбывно. Обратитесь же душою к нему в последний ваш час! — ободренный, продолжил судья. Дон Винсенте покачал головой.
— Не поможет он мне. Я — жертва чудовищнейшей ошибки: мой экземпляр не уникум!
И пошел на гарроту, отказавшись от исповеди.
6. ЗЛАЯ СУДЬБА
Ulabent sua fata libelli…
Поговорку эту цитируют часто. И те, кто цитирует, будто пришпиливают к шляпе павлинье перо классической образованности, уверенные в значительности сказанного. Книги имеют свою судьбу. Конечно. Но смысл этого популярного отрывка латинского стиха совсем иной. Полностью стих звучит так:
Pro captu lectoris habent sua fata libelli.
Принадлежит он перу Теренциана Мавра и означает, что судьбы книг зависят от восприятия их читателем. [130] Но с легкой поправкой: собственная их судьба бывает порой весьма злосчастной. Со всех сторон окружены они врагами и, беззаботные, приветливо встречая нас своим изящным нарядом, не ведают, что неприятельский лазутчик уже пробрался в цитадель их переплета. Едва заметный глазу червь. Неискушенный библиофил и не подозревает, сколько разновидностей червей лакомятся его драгоценностями. Открыто тридцать девять видов этого семейства книгоедов. Искушенные и встревоженные библиофилы написали множество поистине военно-теоретических сочинений по способам и тактике обороны от них. [131] Куда бы книга ни попала, повсюду стерегут ее несчастья. На чердаках сгрызают мыши, в подвалах покрывает плесень. На солнце выгорает переплет. Плохую бумагу время напитывает желтизной и высевает на ней гнилостные пятна. Если книгу даже и не открывают, обложка все равно изнашивается, потому что и у нечитанных книг есть отъявленный и давний враг: генеральная уборка с обязательной протиркой переплетов.
130
Оценка читателя книгам судьбу назначает; дословно: от восприятия читателя получают книги свои судьбы (лат.)
131
Houlbert С. Les insects, ennemis des livres (насекомые, враги книг). Paris, 1903. Библиография, приведенная Ульбером, насчитывает 94 названия!
Есть, правда, книги-аристократки, которых, словно принцесс, берегут, лелеют, холят, меняют платья им в положенное время, украшают и дышать на них боятся. Но болезни не отличают королев от судомоек, и недруги книг столь же беспощадны и к привилегированным инкунабулам, как и к современным дешевеньким брошюркам.
Иные маньяки коллекционируют pars pro toto [132] заколки, мелочи женского туалета,
132
Часть за целое (лат.)
Есть почитатели и книжных туалетов. Один собирает титульные листы, другой — фронтисписы, третий — буквицы, четвертый — иллюстрации. И ради удовлетворения столь извращенной страсти с варварской беспощадностью обесценивают книги, стоящие порою состояний. В Париже XVIII века воцарилась безумная мода собирать цветные иллюстрации из книг и как картинки наклеивать их на каминные экраны и ширмы. Если кто-то обходится так со своею книгой, то суди его бог — но, охваченный лихорадкой собирательства, помешанный вандал тянется и к чужим книгам.
Таким любителем книг был англичанин Джон Бэгфорд (1657–1716), впрочем — именитый археолог. Библиофильские потребности его отличались скромностью: титульных листов ему было достаточно. Не выделялся сложностью и способ коллекционирования. В своих коротких набегах на библиотеки страны Бэгфорд улучал подходящую минуту и вырезал вожделенный титульный лист. Таких подходящих минут было, вероятно, довольно много: за короткий срок он создал выдающуюся коллекцию. Как подобает всякому коллекционеру, он любил порядок: краденые титульные листы были им расклассифицированы, снабжены пояснениями и переплетены. Представьте себе огромный том, размером инфолио, состоящий из титульных листов, один интереснее другого. И томов таких было много: не три-четыре и не десять-двадцать, а ровным счетом — сто! Ныне эта гнусная коллекция — собственность библиотеки Британского музея.
Другие примеры подобных злодеяний, граничащих с клиническим случаем, нам неизвестны. По сравнению с Джоном Бэгфордом невинными голубками кажутся сочинители, которые, жалея время и силы на переписывание длинных цитат, ничтоже сумняшеся вырезали страницы или часть страниц из нужных для работы книг. Из книг, естественно, своих. Такими истребителями книг были Ламартин, Жирарден и Виктор Фурнель. Последний увидал сучок в глазу брата своего: в собрании анекдотов, изданном им под именем Эдмона Герара, он рассказывает о странной привычке некоего господина Фальконе, прочитавшего уйму книг и при этом сохранившего критический взгляд на них. Из каждой книги этот Фальконе считал достойными сохранения лишь немногие страницы: всего пять-шесть, будь эта книга из двенадцати томов. Прочее он бросал в огонь, собрав таким образом из вырванных страниц обширную библиотеку; именно так и следует извлекать квинтэссенцию из прочитанного, похвалялся Фальконе.
Всем библиотечным служащим знакомо, вероятно, печальное зрелище надругательства над книгами в читальных залах. Но интересно, что история этой разновидности человеческого варварства уходит своими корнями в далекое прошлое. Во второй половине XIV века английский епископ из Дарема Ричард де Бери написал знаменитую книгу Philobiblon — старейший памятник библиофилии средневековья. Епископ основал также Оксфордскую библиотеку, щедро снабдив ее сокровищами собственной библиотеки. Благодарность читателей не заставила себя ждать. Вот как пишет о ней Philobiblon:
«Есть школяры, которые настолько изгаживают книги, что лучше б повязали уж себе сапожный фартук и вытирали руки об него, а не о рукописи, расстилая и разглаживая их. А если приглянется им какое-нибудь место в книге, отчеркивают его грязным ногтем. Соломой пользуются для закладок. И над открытой книгой не стыдятся есть сыр и фрукты, размахивать наполненным стаканом. А если под рукой нет сумки, объедки оставляют в книгах. На книги опираются локтями и смятые тем листы разглаживают, сворачивая их в трубку вдоль и поперек, нанося книгам неимоверный ущерб. И прежде прочих из библиотек следовало бы гнать взашей тех, которые, упражняясь в рисовании, марают поля каракулями — причудливыми буковками и мордами животных. Нередки и такие пакостники, которые отрезают поля пергаментов для писем или с той же целью вырывают половину форзаца».